Рассказ «Заблудшие» — Антон Чехов

Дачная местность, окутанная ночным мраком. На деревенской колокольне бьёт час. Присяжные поверенные Козявкин и Лаев, оба в отменном настроении и слегка пошатываясь, выходят из лесу и направляются к дачам.
— Ну, слава создателю, пришли…— говорит Козявкин, переводя дух.— В нашем положении пройти пехтурой пять вёрст от полустанка — подвиг. Страшно умаялся! И, как на зло, ни одного извозчика…
— Голубчик, Петя… не могу! Если через пять минут я не буду в постели, то умру, кажется…
— В по-сте-ли? Ну, это шалишь, брат! Мы сначала поужинаем, выпьем красненького, а потом уж и в постель. Мы с Верочкой не дадим тебе спать… А хорошо, братец ты мой, быть женатым! Ты не понимаешь этого, чёрствая душа! Приду я сейчас к себе домой утомлённый, замученный… меня встретит любящая жена, попоит чайком, даст поесть и, в благодарность за мой труд, за любовь, взглянет на меня своими чёрненькими глазёнками так ласково и приветливо, что забуду я, братец ты мой, и усталость, и кражу со взломом, и судебную палату, и кассационный департамент… Хоррошо!
— Но… у меня, кажется, ноги отломались… Я едва иду… Пить страшно хочется…
— Ну, вот мы и дома.
Приятели подходят к одной из дач и останавливаются перед крайним окном.
— Дачка славная,— говорит Козявкин.— Вот завтра увидишь, какие здесь виды! Темно в окнах. Стало быть, Верочка уже легла, не захотела дожидаться. Лежит и, должно быть, мучится, что меня до сих пор нет… (пихает тростью окно, которое отворяется). Этакая ведь бесстрашная, ложится в постель и не запирает окон (снимает крылатку и бросает её вместе с портфелем в окно). Жарко! Давай-ка затянем серенаду, посмешим её… (поёт): «Месяц плывёт по ночным небесам… Ветерочек чуть-чуть дышит… ветерочек чуть колышет»… 1 Пой, Алёша! Верочка, спеть тебе серенаду Шуберта? (поёт): «Пе-еснь моя-я-я… лети-ит с мольбо-о-о-ю»… 2 (голос обрывается судорожным кашлем). Тьфу! Верочка, скажи-ка Аксинье, чтобы она отперла нам калитку! (пауза). Верочка! Не ленись же, встань, милая! (становится на камень и глядит в окно). Верунчик, мумочка моя, веревьюнчик… ангелочек, жена моя бесподобная, встань и скажи Аксинье, чтобы она отперла нам калитку! Ведь не спишь же! Мамочка, ей-богу, мы так утомлены и обессилены, что нам вовсе не до шуток. Ведь мы пешком от станции шли! Да ты слышишь или нет? А, чёрт возьми! (делает попытку влезть в окно и срывается). Может быть, гостю неприятны эти шутки! Ты, я вижу, Вера, такая же институтка, как была, всё бы тебе шалить…
— А может быть, Вера Степановна спит! — говорит Лаев.
— Не спит! Ей, вероятно, хочется, чтобы я поднял шум и взбудоражил всех соседей! Я уже начинаю сердиться, Вера! А, чёрт возьми! Подсади меня, Алёша, я влезу! Девчонка ты, школьница и больше ничего!.. Подсади!
Лаев с пыхтеньем подсаживает Козявкина. Тот влезает в окно и исчезает во мраке комнаты.
— Верка! — слышит через минуту Лаев.— Где ты? Чёрррт… Тьфу, во что-то руку выпачкал! Тьфу!
Слышится шорох, хлопанье крыльев и отчаянный крик курицы.
— Вот те на! — слышит Лаев.— Вера, откуда у нас куры? Чёрт возьми, да тут их пропасть! Плетушка с индейкой… Клюётся, п-подлая!
Из окна с шумом вылетают две курицы и, крича во всё горло, мчатся по улице.
— Алёша, да мы не туда попали! — говорит Козявкин плачущим голосом.— Тут куры какие-то… Я, должно быть, обознался… Да ну вас к чёрту, разлетались тут, анафемы!
— Так ты выходи поскорей! Понимаешь? Умираю от жажды!
— Сейчас… Найду вот крылатку и портфель…
— Ты спичку зажги!
— Спички в крылатке… Угораздило же меня сюда забраться! Все дачи одинаковые, сам чёрт не различит их в потемках. Ой, индейка в щеку клюнула! П-подлая…
— Выходи поскорее, а то подумают, что мы кур воруем!
— Сейчас… Крылатки никак не найду. Тряпья здесь валяется много, и не разберёшь, где тут крылатка. Брось-ка мне спички!
— У меня нет спичек!
— Положение, нечего сказать! Как же быть-то? Без крылатки и портфеля никак нельзя. Надо отыскать их.
— Не понимаю, как это можно не узнать своей собственной дачи,— возмущается Лаев.— Пьяная рожа… Если б я знал, что будет такая история, ни за что бы не поехал с тобой. Теперь бы я был дома, спал безмятежно, а тут изволь вот мучиться… Страшно утомлен, пить хочется… голова кружится!
— Сейчас, сейчас… не умрёшь…
Через голову Лаева с криком пролетает большой петух. Лаев глубоко вздыхает и, безнадёжно махнув рукой, садится на камень. Душа у него горит от жажды, глаза слипаются, голову клонит вниз… Проходит минут пять, десять, наконец, двадцать, а Козявкин всё ещё возится с курами.
— Пётр, скоро ли ты?
— Сейчас. Нашёл было портфель, да опять потерял.
Лаев подпирает голову кулаками и закрывает глаза. Куриный крик становится всё громче. Обитательницы пустой дачи вылетают из окна и, кажется ему, как совы кружатся во тьме над его головой. От их крика в ушах его стоит звон, душой овладевает ужас.
«Сскотина!..— думает он.— Пригласил в гости, обещал угостить вином да простоквашей, а вместо того заставил пройтись от станции пешком и этих кур слушать…»
Возмущаясь, Лаев сует подбородок в воротник, кладёт голову на свой портфель и мало-помалу успокаивается. Утомление берёт своё, и он начинает засыпать.
— Нашёл портфель! — слышит он торжествующий крик Козявкина.— Найду сейчас крылатку и — баста, идём!
Но вот сквозь сон слышит он собачий лай. Лает сначала одна собака, потом другая, третья… и собачий лай, мешаясь с куриным кудахтаньем, даёт какую-то дикую музыку. Кто-то подходит к Лаеву и спрашивает о чём-то. Засим слышит он, что через его голову лезут в окно, стучат, кричат… Женщина в красном фартуке стоит около него с фонарём в руке и о чём-то спрашивает.
— Бы не имеете права говорить это! — слышит он голос Козявкина.— Я присяжный поверенный, кандидат прав Козявкин. Вот вам моя визитная карточка!
— На что мне ваша карточка! — говорит кто-то хриплым басом.— Вы у меня всех кур поразгоняли, вы подавили яйца! Поглядите, что вы наделали! Не сегодня—завтра индюшата должны были вылупиться, а вы подавили. На что же, сударь, сдалась мне ваша карточка?
— Вы не смеете меня удерживать! Да-с! Я не позволю!
«Пить хочется»…— думает Лаев, стараясь открыть глаза и чувствуя, как через его голову кто-то лезет из окна.
— Я — Козявкин! Тут моя дача, меня тут все знают!
— Никакого Козявкина мы не знаем!
— Что ты мне рассказываешь? Позвать старосту! Он меня знает!
— Не горячитесь, сейчас урядник приедет… Всех дачников тутошних мы знаем, а вас отродясь не видели.
— Я уж пятый год в Гнилых Выселках на даче живу!
— Эва! Нешто это Выселки? Здесь Хилово, а Гнилые Выселки правее будут, за спичечной фабрикой. Версты за четыре отсюда.
— Чёрт меня возьми! Это, значит, я не той дорогой пошёл!
Человеческие и птичьи крики мешаются с собачьим лаем, и из смеси звукового хаоса выделяется голос Козявкина:
— Вы не смеете! Я заплачу! Вы узнаете, с кем имеете дело!
Наконец, голоса мало-помалу стихают. Лаев чувствует, что его треплют за плечо.