Отец что ни день распекает Омера — довольно, мол, тебе вокруг девушек увиваться, довольно бренчать на тамбуре да слоняться по улицам Сараева, пора и о деле подумать!
— Стары мы стали, сынок, нет у нас сил работать. А ты молод — кто же, как не ты, накормит нас и напоит?!
Омер — известный сараевский повеса. Бродит от дома к дому, от окошка к окошку — вот чем он занят целый день. Люди понимали, что Омеру рано ещё жениться: молодо — зелено, погулять ещё охота, да и помеха есть большая — тощий кошелёк.
Всем было ясно, что парень ухаживает за девушками по легкомыслию, из озорства. А позор и бесчестье падали на головы несчастных его родителей. Тоска и печаль сократили их дни, умерли у Омера мать с отцом.
Остался он с тремя малыми сиротами на руках в пустом и разорённом доме. По правде говоря, он давно мечтал избавиться от родительского глаза и повесничать без всяких помех, но в скором времени убедился, каково жить без родителей, когда от забот да хлопот голова кругом идёт.
— Кто наткёт, напрядёт да в доме подметёт? Пора, видно, распроститься с проказами!
Рассудив таким образом, Омер воскликнул:
— Подать сюда мой тамбур! Ничего другого не остается, как жениться!
И с тамбуром под полой к окошку Мейры явился. Солнце уже зашло, был час яции — последней мусульманской молитвы. В окошке Мейры горела свеча, кто-то шептался в комнате. Постучал Омер в окно — шёпот смолк; запел, перебирая струны, — свеча погасла.
Три ночи подряд приходил Омер под окно красавицы и, опечаленный, возвращался домой. Мейра ни разу не откликнулась на его призыв. На четвёртую ночь молодой повеса снова пришёл под окно.
— Спою Мейре в последний раз и больше уж сюда ни ногой!
Хорошенько настроил тамбур и стал напевать грустным голосом:
Играй, моя кудесница! Смычок-гуляка, струны трогай! Голодного меня не раз кормила ты, Воды давала И девушек своею песнею Ко мне сзывала. Играй, моя кудесница! Смычок-гуляка, струны трогай! Я под окошком Мейры томлюсь напрасно И дни и ночи, Но на меня не взглянут даже красотки очи!
Вдруг свеча в комнате погасла, распахнулось окно. Омер себя не помнит от счастья: наконец-то, думает, добился своего.
— Да ты с ума сошёл, Омер! — говорит Мейра. — Что это ещё за выходки! С какой стати повадился ты под мои окна? Имей в виду — из твоей затеи ничего не выйдет!
Веселье мигом соскочило с Омера. Запечалился он, повесил голову. Увидела Мейра, какой он унылый да растерянный, и говорит:
— Глупенький! Уж не задумал ли ты жениться на мне? Ну же, признавайся, Омер!
— Да! — ответил он.
— Выбрось блажь из головы! — говорит девушка. — Это невозможно! У тебя корки хлеба в доме нет, а ты ещё о женитьбе мечтаешь. Знаю, ты сейчас скажешь — мы, мол, одного поля ягодка! Правда, мои родители тоже бедны, но возьми и то в расчёт, что во всём Сараеве не сыскать девушки краше меня, стало быть, я непременно буду счастливой. Найдётся для меня жених из какого-нибудь богатого дома. Но послушай меня, Омер! Дорого не серебро да злато, то дорого, что сердцу любо! Я бы не променяла тебя на целый город, да свят запрет родительский. Преступить его я не смею! Мне за того выйти замуж надобно, кто составит моё счастье, а родителям моим обеспечит спокойную старость… Вся их надежда на одну меня.
От таких её слов Омер чуть приободрился:
— Если дело за этим, так скажи мне, сколько нужно, чтобы выкупить тебя?
— Не так уж много! — ответила Мейра. — Открой лавчонку, заведи торговлю, чтобы можно было прокормить моих родителей и твоих сирот да кое-какую одежду справить.
— До свидания! — воскликнул Омер. — Спокойной ночи, Мейра! Я всё понял, и если у меня что-нибудь получится, увидимся завтра.
Ушёл Омер, унося в своем сердце надежду и тревогу.
— Удастся мне занять денег — буду самым счастливым человеком на свете, а не удастся — буду самым несчастным.
Всю ночь не сомкнул он глаз, грезил наяву. А когда наступило утро, от радости не знал, за что и приняться. Вспомнил Омер, что есть у него закадычный друг — богатый купец.
«На Исакара вся надежда, больше мне не у кого попросить денег в долг!» — подумал Омер и стал собираться в путь-дорогу.
Застал он своего друга дома и принялся упрашивать его одолжить тридцать кошельков денег. Купец, казалось, не только деньги — жизнь свою готов был отдать за своего друга.
— Для меня будет великой радостью, коли красавица Мейра станет твоей невестой! — сказал Исакар. И спросил, когда Омер сможет отдать долг.
— Через семь лет, — ответил тот.
— Эге, приятель! А что, если и через семь лет ты мне не вернёшь деньги?
Не знаю уж, кто надоумил друзей, но они заключили договор, который потом кадий утвердил, и по договору, в случае неуплаты долга ровно через семь лет, Исакар волен был на суде отрезать у Омера драхму языка и тем самым положить конец тяжбе.
Жених от восторга чуть разума не лишился! В этот день не ударил он палец о палец, всё мечтал, какой роскошный свадебный пир он задаст да какие наряды из парчи и бархата накупит своей Мейре!
Словом сказать, Омеру и заботы нет, как вернуть своему другу такой большой долг, в мыслях у него одно — как бы поскорее деньги потратить.
Через месяц Омер привёл Мейру в свой богатый дом. Свадебный пир шёл целую неделю. Гостей собрали множество, вино лилось рекой. Через неделю разошлись приглашённые по домам. Остался Омер со своей красавицей Мейрой.
Все гости дивились роскошному убранству в доме Омера, ну и зажил Омер — словно бег! Пусть, однако, себе думают, что угодно, возвратимся лучше к Омеру.
Издавна сложилась поговорка: «Ремесло дороже золота!»
И ещё есть одна: «Не за своё дело не берись!»
У Омера не лежала душа к торговле, и вел он её спустя рукава. Когда у него осталось пятнадцать кошельков, он решил пустить их все в оборот. Да не у каждого торговля спорится — не шла она и у Омера.
Правда, лавка его была завалена товаром. Но каким? Соль, табак, лучины, берёзовые веники, а чтоб другое что-нибудь раздобыть да на прилавок выложить — об этом Омер и не заботился.
Прошло четыре года. Светел лицом Омер, ни разу не омрачила его тень печали. Видно, позабыл он и думать об уговоре, да и о долге своём. Но вот наступил пятый год со дня заключения сделки; закручинился Омер, точит его дума одна.
На седьмой год исхудал бедняга, не узнать его. Слышат жена и приятели — вздыхает тяжко Омер. Но сколько ни допытываются они, почему его тоска одолевает, — Омер лишь отмахивается: всякую надежду человек потерял на спасение.
— Оставьте меня, всё равно я пропал!
И так каждый раз.
А красавица Мейра знала о страшном договоре с первых же дней, как его заключили, — купец Исакар всё ей рассказал. И всё-таки она не унывала, верила, что беде этой можно помочь, а иначе и замуж не пошла бы за Омера. Да и в самом деле, какой женщине охота иметь мужа без языка?
— Ну пора! — однажды воскликнула Мейра. — Подарок под полу — и перед кадием на колени!
Так и делала она два дня сряду.
— А эта женщина, видать, робеет передо мной, — решил кадий. — Наверняка хочет попросить меня о какой-нибудь милости, да не смеет открыться.
На третье утро Мейра снова пошла к кадию. Несёт ему дорогой подарок. Поцеловала полу его халата и, по своему обыкновению, пустилась наутёк. Но кадий мигнул служителям, беглянку задержали.
— О женщина! — воскликнул кадий. — Вот уже третий раз ты не можешь преодолеть своё смущение. Какой милости ты ждёшь от меня? Говори!
А Мейре только того и надо. Приложила одну руку ко лбу, а другую к сердцу и отвечает:
— Кадий! Твоя доброта развязала мой язык… Разреши мне в следующую пятницу посидеть на твоем месте в суде один только час.
— О женщина! Если тебе так хочется, сиди здесь хоть целый день. Клянусь исламом! Сделай одолжение!
Мейра облобызала туфлю кадия, приложилась к святому ковру, поблагодарила и, попрощавшись, ушла. Теперь она могла дожидаться пятницы со спокойной душой.
И вот наступила пятница, день заключения договора, тот день, когда Омер обязан был вернуть свой долг. Да где ему тридцать кошельков денег набрать, когда и мелочи-то в кармане у него не водилось! Значит, Исакар отрежет на суде кусочек от его языка.
Мейра поднялась чуть свет. Кадий едва её дождался, отдал ей своё облачение и с удовольствием нахлобучил ей на голову белую судейскую чалму. Ему и самому не терпелось посмотреть, как женщина судить будет. Спрятался кадий в соседнюю комнату и стал наблюдать за Мейрой сквозь маленькое окошечко в двери.
Не успел наш безбородый кадий раскурить кальян, набитый душистым табаком, как в суд явились купец и Омер… Поклонились, как положено, жмутся к стенкам да слёзы утирают… Кадий между тем затянулся и выпустил шесть колечек дыма. Не сразу спрашивает, выждал несколько минут.
— Зачем пожаловали, купцы?
— Рассуди нас, дорогой эфенди!
— Как дела идут?
— Хорошо, слава богу!
Тут Исакар рассказал кадию, как семь лет назад он дал Омеру взаймы тридцать кошельков и уговорился со своим другом, что в случае неуплаты долга отрежет кусочек от его языка.
— Вот по какому делу мы пришли к тебе, — закончил Исакар.
— Должник, ты признаешь, что заключил договор? Как тебя зовут? Правду ли сказал купец?
Омер (сквозь слёзы, всхлипывая): «Эфенди, он сказал чистую правду!»
Кадий открыл книгу законов и стал её листать, перевертывая страницу за страницей. Потом наткнулся на какое-то место и принялся перечитывать его, шевеля губами…
— Да, да, твоя правда! Точно так же и в священной книге пишется, — сказал кадий. — А ты бритву принёс? — спросил он.
— А как же! — ответил Исакар.
— Эй, купец! — воскликнул вдруг кадий суровым голосом. — Смотри не ошибись, ты должен отрезать от его языка ровно драхму, согласно уговору, иначе вовек не расплатишься!
Смутился купец.
— Бог с тобой, дорогой эфенди! Зачем ты так говоришь? Если я нечаянно лишнее отхвачу, убыток я готов возместить золотом, а если Омер захочет, пусть отрежет такой же кусок от моего языка. Если же я не доберу — считайте, что я подарил ему эту малость.
— Молчать, наглец! — сердито крикнул кадий. — Ишь ты… Свои законы вздумал суду навязывать! Какой кадий объявился! Не одним только лихоимцам правда навстречу идёт! Режь немедленно!
То-то незадача, то-то мученье выпало купцу.
— Прости, дорогой эфенди! Я в судейские дела вмешиваться не хочу. Всем известно, что ты поставлен судить по священной книге, а моё дело сторона. Дарю ему тридцать кошельков! Не нужен мне его язык!.. Мы ведь с Омером друзья-приятели!..
От этих слов Исакара разъярился кадий ещё пуще и заорал своим служителям:
— Эй, палача сюда! Сейчас я научу этого торгаша подчиняться суду!.. Режь сию минуту!
Прибежал палач, выхватил саблю из ножен, а купец упал на колени, целует полу судейского халата и молит о пощаде. Кадий непреклонен и твердит своё:
— Режь язык, или голову с плеч долой!
Понял купец, что ему без взятки не выкрутиться.
— Дорогой эфенди! Бери себе тридцать кошельков! А должнику я прощаю! Избавь меня только от этой напасти, не хочу я резать язык, а тем паче своему приятелю Омеру… Пощади, эфенди! Прошу тебя, как отца родного! Пощади! Бес меня попутал, прости меня!
— Руби собаку! — гаркнул кадий.
Палач потащил несчастного купца, но он цепко ухватился за кадия:
— Смилуйся, эфенди, если ты правоверный!
Подлетел тут Омер к кадию, обнимает его и молит за товарища. Молодой кадий только того и ждал:
— Так и быть, прощаю его по просьбе Омера. Но пусть знает, что турецкие законы твёрже камня. Пришлось бы купцу на своей шкуре изведать, что такое мусульманский суд!
Исакар отсчитал кадию тридцать кошельков денег; кадий заставил его поцеловаться с Омером.
— А теперь я запишу в судебную книгу, что тяжба кончена и больше никто никому не должен.
В последний раз приложились друзья к священному Корану и к сафьяновым туфлям кадия, поблагодарили его за справедливый суд, за отеческую доброту и удалились.
Не успела закрыться одна дверь, как распахнулась вторая, и в зал суда вошёл настоящий кадий. Корчится он от смеха и говорит:
— О женщина! В твоей голове больше мудрости, чем в Коране, да простит меня аллах! Право же, будь ты мужчиной, лучшего кадия не нашлось бы в самом Стамбуле!
Мейра поблагодарила кадия за оказанную милость и предложила ему пятнадцать кошельков из денег, отобранных у купца. Но кадий не захотел принять от женщины деньги и подарил ей ещё один кошелёк.
Мейра, как полагается, поцеловала полу его халата, спустила на лицо белое покрывало и, опередив мужа, первой вернулась домой. Омер задержался в кофейне. А как подошёл к дому да отворил калитку, увидела его в окошко Мейра и принялась поддразнивать.
— Вот идёт Омер с отрезанным языком, — шепелявила она.
— А вот и не угадала! — отвечал Омер.
А Мейра притворилась удивлённой — почему же её муж слова выговаривает чисто, как всегда.
— Как же так?
— Бог и умный кадий (ну и красив он, румян, словно яблочко!.. Дай бог ему здоровья!) вызволили меня из беды, а купца обобрали до нитки.
— Да неужели этот кадий красивее меня? — подхватила Мейра и показала мужу тридцать кошельков.
От радости Омер заплакал, припав к коленям своей разумной и храброй жены, и трижды поцеловал её в лоб. Когда же Мейра рассказала Омеру про свою хитрую проделку, она стала ему втрое дороже. С тех пор Омер прислушивался к советам своей мудрой жены и, всерьёз занявшись торговлей, в скором времени разбогател.
