Мелькали дни, весна сменилась летом, пришла жара. И дожди. Несколько суток подряд дождь хлестал как из ведра, и лес напился до отвала и стал свежим и зеленым, как никогда прежде. А когда дождевые тучи ушли и снова засветило солнце, лес заблагоухал такими ароматами, что Рони спросила Бирка, пахнут ли другие леса, как их лес. И Бирк ответил, что, скорее всего, нет.
Рана у кобылы давно уже зажила. Они отпустили Литу на волю, она теперь жила в табуне диких лошадей, но молоко у них было по-прежнему. Под вечер табун всегда пасся на лужайке недалеко от пещеры, и каждый вечер Рони и Бирк ходили на эту лужайку и звали: «Лита! Лита!» Она откликалась, и ребята шли на ее ржание. Она хотела, чтобы ее доили.
Остальные лошади в табуне тоже скоро привыкли к ним, к этим человеческим детенышам, и больше их не боялись. Пока Рони доила Литу, другие лошади подходили совсем близко и с любопытством глядели на них – прежде они никогда ничего подобного не видели. Хитрюга и Дикарь тоже частенько подходили к ним чуть ли не вплотную, так что Лита прижимала уши и, казалось, вот-вот рассердится. Но их это ничуть не смущало. Резвясь, кони толкали друг друга, прыгали, вставали на дыбы – ведь они были еще жеребята и им просто хотелось поиграть. И вдруг они ни с того ни с сего срывались с места, галопом мчались к лесу и скрывались в чаще.
Но на следующий вечер кони снова паслись на лужайке и ни на шаг не отходили от Литы, пока ее доили. Бирк и Рони всегда разговаривали с Хитрюгой и Дикарем, и в конце концов жеребята настолько освоились, что позволяли себя погладить. Бирк и Рони гладили их весьма усердно, и это как будто очень нравилось молодым коням. И все же в их глазах была не покорность, а нечто вроде «нас не проведешь!».
Но вот однажды настал вечер, когда Рони сказала:
– Помнишь, я решила скакать верхом – значит пора начинать.
В этот вечер Литу доил Бирк, а Хитрюга и Дикарь, как обычно, стояли рядом и глазели.
– Ты слышал, что я сказала?
Она обращалась к Хитрюге. И вдруг схватила его за гриву и взлетела ему на спину. Он сбросил ее, но не так мгновенно, как в первый раз. Но теперь она была к этому уже подготовлена и знала, чего ей ждать. Когда же она снова вскочила ему на спину, он долго прыгал, лягался, но никак не мог ее скинуть. Правда, в конце концов ему это все же удалось, и Рони, вскрикнув от злости, снова очутилась на траве. К счастью, расшиблась она не сильно, хоть и больно стукнулась о землю.
– Ты как был Хитрюгой, так им и остался, – сказала она, вставая и потирая локоть. – Но учти, я не сдамся!
Она и в самом деле не сдалась. Каждый вечер, подоив Литу, Рони и Бирк пытались все снова и снова подчинить себе коней. Но кони оказались просто необучаемыми, и Рони тысячу раз летела на землю, ловко сброшенная Хитрюгой.
– Теперь у меня все тело болит, просто живого места нет, – сказала она и шлепнула Хитрюгу по крупу. – И это твоя работа, наглец.
Хитрец спокойно стоял – казалось, он был очень доволен.
А Бирк тем временем продолжал свое единоборство с Дикарем. Дикарь был таким же своенравным конем, как и Хитрюга, но у Бирка все-таки хватало силы удерживаться у него на спине. Да, он, представьте, усидел верхом, держась за холку, и Дикарь, вконец выбившись из сил, сдался.
– Гляди, Рони, – крикнул Бирк. – Он больше не вскидывается!
Дикарь испуганно косился, ржал, но с места не трогался. А Бирк все оглаживал его и так безудержно расхваливал, что Рони даже возмутилась:
– Нечего уж так распинаться, он такой же наглец, как мой Хитрюга, и все.
Ее злило, что Бирк совладал со своим конем раньше, чем она со своим. А ей все никак не удавалось одолеть Хитрюгу. Но еще больше она разозлилась, когда на следующий вечер Бирк велел ей подоить Литу, хотя был его черед, и, пока она послушно стояла на коленях возле кобылы, он гарцевал вокруг на своем Дикаре, выхваляясь, какой он молодец.
– Ну, ладно, – сказала вдруг Рони, – синяки синяками, а вот кончу доить, и мы покажем, как скачут верхом.
И она показала. Хитрюга, ничего не подозревая, мирно пасся неподалеку. Он и опомниться не успел, как Рони снова оказалась у него на спине. До чего же это ему не понравилось! Но как он ни старался ее скинуть, как ни взвивался на дыбы, как ни лягался, ничего у него не получалось, и от этого он становился все более злым и строптивым.
Ну, нет, на этот раз ему с ней не справиться, это Рони твердо решила. Она крепко вцепилась в его гриву, впилась коленками в его бока и, несмотря на все ухищрения Хитрюги, усидела. И тогда он во весь опор понесся с ней в лес. Ветки молодых сосенок и елей хлестали ее по ушам. Да-да, Хитрюга мчался таким диким галопом, что Рони в страхе закричала:
– Помогите!… Он меня убьет!… Помогите!…
А Хитрюга просто обезумел. Он мчался вперед, словно спасал свою жизнь, и Рони понимала, что в любой момент он может скинуть ее на землю и она сломает себе шею.
Бирк на Дикаре помчался за ними следом. Этот жеребенок не знал себе равных в беге. Он скоро догнал Хитрюгу и перегнал его. Тогда Бирк вдруг осадил своего коня. И Хитрюга, который мчался за ним следом, тоже остановился, да так резко, что Рони едва не перелетела через его голову. Но она все же не выпустила гривы из рук и тут же выпрямилась, будто сидела в седле.
Хитрюга стоял смирно и тяжело дышал, он был явно озадачен. Бес строптивости покинул его. Взмыленный, он дрожал мелкой дрожью. И вот тогда Рони стала оглаживать его по спине, похлопывать ладонью по крупу и хвалить за то, что он так замечательно скакал.
– А по-настоящему, – сказала Рони, – надо бы тебе всыпать как следует. Просто чудо, что я осталась жива!
– Еще большее чудо, что мы едем верхом, – сказал Бирк. – Теперь оба эти негодяя знают, что от них требуется, кого здесь надо слушаться.
Неторопливой рысцой вернулись они к Лите, взяли надоенное молоко и отпустили Хитрюгу и Дикаря отдохнуть и порезвиться, а сами пошли к пещере.
– Бирк, по-моему, Лита дает теперь меньше молока, чем прежде, – сказала Рони.
– Скоро у нее совсем пропадет молоко. Она, видно, ждет нового жеребеночка.
– И мы снова будем пить одну родниковую воду. Да и хлеб у нас тоже скоро кончится.
Мука, которую Рони принесла из дому, была на исходе. В последний раз они испекли лепешки на камнях в своем очаге. Правда, в Медвежьей пещере еще было немного черствого хлеба, но надолго его не хватит. И все же это не означало, что им угрожает голод. Ведь вокруг раскинулось так много озерец с рыбой, да и дичи в лесу еще полным-полно. Тетеревом или глухарем они всегда разживутся, если нечего будет есть. Рони сушила также съедобные травы и листья – одним словом, собирала все, что можно есть, этому она научилась у Ловисы. И теперь уже поспевала земляника. Полянки краснели от спелых ягод, – казалось, они сами излучают свет. А вскоре, глядишь, и черника поспеет.
– Нет, голодать нам не придется, это точно, – сказала Рони. – Но хлеба и молока нам будет все-таки здорово не хватать.
День, когда у них не стало хлеба и молока, наступил раньше, чем они ожидали. Конечно, Лита по-прежнему отвечала им, когда они окликали ее вечером на поляне, но она уже не хотела, чтобы ее доили, это они заметили. Теперь Рони выдаивала всего по нескольку капель, и всем своим поведением Лита явно давала понять, что доить ее больше не следует. И тогда Рони обхватила ее голову руками и заглянула ей в глаза.
– Спасибо тебе, Лита, за молоко, которое ты нам давала. На следующий год у тебя будет новый жеребенок, ты это знаешь? И тогда снова появится молоко, но, правда, не для нас, а для твоего жеребенка.
Рони погладила кобылу. Ей хотелось верить, что Лита поняла ее слова, и, обернувшись к Бирку, она сказала:
– Ты тоже должен ее поблагодарить.
Бирк так и сделал. Они долго еще стояли возле Литы, а когда стало смеркаться и они пошли наконец к пещере, кобыла проводила их часть пути. Казалось, она понимает, что пришел конец этому удивительному приключению, которое никак не вписывалось в ее жизнь дикой лошади. Маленькие люди, которые с ней так хорошо обошлись, уходили теперь от нее, а она стояла и смотрела им вслед, пока они не исчезли в ельнике. Тогда она вернулась в свой табун.
Рони и Бирк видели ее иногда, когда приходили на поляну, чтобы скакать верхом, окликали ее, и она всегда отвечала им ржанием. Но ни разу больше она не покинула своего табуна и не подошла к ним. Она была дикой лошадью и никогда не станет домашним животным.
Зато Хитрюга и Дикарь неслись к Рони и Бирку гало пом, едва их завидев. Скакать, обгоняя друг друга, с всадником на спине стало теперь для них самым большим удовольствием. А Рони и Бирк радовались этим веселым скачкам по лесу, уж конечно, не меньше коней.
Но вот однажды во время такой прогулки верхом за ними погналась злобная друда. И это повергло лошадей в такой неописуемый ужас, что управлять ими стало невозможно. В конце концов Рони и Бирку ничего не оставалось, как спрыгнуть на землю, отпустив лошадей на волю. Ведь без всадников Хитрюге и Дикарю опасаться было нечего: злобные друды ненавидели и преследовали только людей, а обитателей леса не трогали.
Но Рони и Бирку угрожала серьезная опасность. Они это прекрасно понимали и испугались не на шутку. Они тут же разбежались в разные стороны, чтобы друда не смогла поймать их обоих вместе. А она по глупости своей наверняка захочет схватить их одновременно. И в этой их уловке была единственная надежда на спасение.
Пока злобная друда гналась за Бирком, Рони успела спрятаться. А Бирк уже просто не знал, что ему делать, где притаиться. Но к счастью, друда вдруг вспомнила про Рони, заметалась в поисках девочки и на миг выпустила Бирка из поля зрения. Воспользовавшись этим, он тут же юркнул в щель между двумя валунами. Там он долго сидел, не решаясь пошевельнуться, – боялся, что эта мстительная тварь все же обнаружит его укрытие.
Но оказывается, у злобных друд нет памяти, для них существует только то, что они сейчас видят. Так как и Рони, и Бирк вдруг скрылись, она в тот же миг перестала искать людей, которым собиралась выцарапать глаза. Дрожа от злобы, она полетела назад, в горы, к своим сестрам. Бирк видел, как злобная друда взмыла ввысь и исчезла. Он подождал еще немного, убедился, что она не возвращается, и позвал Рони.
Когда же Рони выползла из-под елки, они принялись плясать на радостях, что спаслись. Какое счастье! Ни одного из них злобная друда даже не царапнула, а ведь могла бы унести в свое логово на вершине горы, и им пришлось бы всю жизнь провести в заточении.
– Я знаю, – сказала Рони, – в нашем лесу бояться нельзя. Но если друда кружит прямо у тебя над головой и вот-вот коснется крыльями твоих ушей, то и вправду становится как-то не по себе.
Хитрюги и Дикаря, конечно, и след простыл, поэтому весь долгий обратный путь в Медвежью пещеру Рони и Бирку пришлось проделать пешком.
– Я готов всю ночь вот так шагать, – сказал Бирк, – только бы злобные друды не пугали тебя.
И они пошли по лесной тропинке, держась за руки, и болтали не закрывая рта, веселые и возбужденные после страха, которого натерпелись. Темнело, наступал прекрасный летний вечер, и они говорили о том, как им хорошо здесь, в лесу, хотя где-то поблизости и существуют злобные друды. Как замечательно жить вот так, на воле – днем под солнцем, ночью под луной и звездами, и слышать тихий ход времен года: весну, которая уже прошла; лето, которое теперь в самом разгаре; осень, которая скоро наступит…
– Но зимой… – начала было Рони и осеклась.
Они видели, как лохматые тюхи, темные тролли и серые гномы шмыгают в кустах и с любопытством следят за ними из-за елок и валунов.
– А ведь всей этой нечисти тут хорошо зимой. Живут себе припеваючи, не зная ни забот, ни печали, – сказала Рони.
И снова умолкла.
– Сестра моя, сейчас лето, – ответил ей Бирк.
Да Рони и сама чувствовала всем своим существом, что сейчас лето.
– Эти дни я буду помнить до тех пор, пока не умру, – сказала она.
Бирк окинул взглядом лес, в котором уже сгустились сумерки, и почувствовал какое-то странное томление в душе. Он еще не понимал, что томление это, которое он посчитал за грусть, и есть состояние восхищения красотой и покоем этого летнего вечера.
– Эти дни… – сказал он и поглядел на Рони. – Да, дни этого лета будут и во мне до конца моей жизни, это я знаю.
Наконец они дошли до Медвежьей пещеры. На площадке перед входом сидел Малыш Клипп и ждал их.
