Три дня Стуркас метался в жару, так и не приходя в сознание. Он очень тяжко болел. Но Ловиса умела лечить. Она отпаивала его настоями разных трав, делала компрессы, ухаживала за ним, как мать родная, и, ко всеобщему удивлению, уже на четвертый день Стуркас встал, правда, ноги у него еще подкашивались, но вообще-то чувствовал он себя вполне бодро. Стрела попала Стуркасу в шею, в самую жилу, и, заживая, жила эта стянулась, отчего голова Стуркаса склонилась набок. И это придавало ему весьма настороженный вид, хотя на самом деле он остался таким же, как всегда, веселым и беззаботным. Все разбойники радовались, что он выжил. Правда, иногда они дразнили его «фик-фок на один бок», но, конечно, в шутку, и Стуркас на них не сердился.
А вот кто сердился, так это Рони. Война между Маттисом и Боркой сделала ее жизнь очень тяжелой. Прежде она думала, что их вражда как-нибудь пройдет сама собой. Но вместо этого она вспыхнула теперь с новой силой и стала просто опасной. Каждое утро, когда Маттис со своим отрядом выезжал из Волчьей Пасти, Рони не знала, сколько разбойников вернется домой живыми и здоровыми. Успокаивалась она только вечером, когда все собирались за длинным столом, но наутро ее снова охватывала тревога, и она как-то спросила отца:
– Почему ты и Борка враги не на жизнь, а на смерть?
– Спроси об этом Борку, – ответил Маттис. – Первую стрелу пустил он, спроси Стуркаса.
В конце концов и Ловиса высказала свое мнение:
– Эх, Маттис, Маттис, а ребенок-то поумней тебя будет. Чувствую, кончится все это кровавой баней и горем. И какой в этом прок?
Маттис, как всегда, разозлился, когда понял, что не только Рони, но и Ловиса против него.
– Что? Какой в этом прок? Какой прок?! – кричал он. – Да тот прок, что Борки не будет больше в нашем замке! Поняли, глупые вы гусыни!
– А разве для этого обязательно пролить кровь и перебить всех? Конечно, иначе вы не уйметесь! Неужели другого способа нет?
Маттис мрачно поглядел на нее. Спорить об этом с Ловисой – еще куда ни шло, но то, что Рони против него, – это уж слишком!…
– Попробуй найди, если ты такая умная. Выдвори этого Борку из замка! Пусть валяется со всей своей паршивой шайкой где-нибудь в лесу, я его и пальцем не трону.
Он мрачно замолчал, задумался и пробормотал:
– В общем, так: если я не убью Борку, то грош мне цена.
Рони и Бирк проводили все дни в лесу. Это было их единственной радостью. Но теперь ни она, ни Бирк не могли радоваться весне так беззаботно, как прежде.
– Даже весну нам испортили. И все из-за этих двух старых упрямых атаманов, у которых нет ни капли ума.
Рони было грустно от того, что ее Маттис превратился в старого упрямого атамана без капли ума. Ее Маттис, самый лучший из всех, ее гордость! Как могло дойти до того, что всеми своими заботами ей не с кем поделиться, кроме Бирка.
– Не будь ты моим братом, – сказала она, – я бы просто не знала, что делать.
Они сидели у озера, а вокруг них бушевала в своем великолепии весна, но они ее почти не замечали.
Рони задумалась.
– Но не будь ты моим братом, меня, наверно, не интересовало бы, убьет Маттис Борку или нет.
Она взглянула на Бирка и рассмеялась.
– Выходит, ты виноват в том, что у меня столько забот.
– Я не хочу, чтобы у тебя были заботы, – сказал Бирк. – Но и у меня те же заботы.
Они долго еще сидели у озера, и на душе у них было тяжело. Но они были вместе, и это утешало. И все же они грустили.
– Как ужасно не знать, кто вечером будет живой, а кто – мертвый.
И Рони вздохнула.
– Но ведь пока еще никого не убили, – сказал Бирк, чтобы ее утешить. – Правда, наверно, только потому, что лес кишмя кишит солдатами. У Маттиса и у Борки просто руки не доходят убивать друг друга. У них есть дело посерьезней – убегать от солдат.
– Ага, – сказала Рони. – Это нам здорово повезло.
Бирк рассмеялся.
– Во, дожили! – воскликнул он. – Мы с тобой радуемся, что солдаты хозяйничают в нашем лесу!
– Как все это ужасно, – повторила Рони. – И так у нас с тобой будет всегда, всю жизнь.
Потом они пошли на луговину, где пасся табун диких коней. Они сразу увидели Хитрюгу и Дикаря. Когда Бирк свистнул, оба коня подняли головы и как-то задумчиво поглядели вдаль, но тут же принялись щипать траву. Они решили не обращать внимания на свист Бирка, это было ясно.
– Твари паршивые, – сказал им Бирк, – хоть на вид вы такие смирные.
Рони захотелось вернуться домой. Из-за двух старых упрямых атаманов они уже не радовались лесу так, как прежде.
В этот день, как и всегда, Рони простилась с Бирком далеко от Волчьей Пасти и от всех дорожек, по которым обычно ездят разбойники. Они знали, каким путем возвращается Маттис, а каким Борка. И все же они всегда боялись ненароком попасться им на глаза.
Первым ушел Бирк, и Рони долго смотрела ему вслед.
– До завтра-а! – крикнула она и тоже побежала.
Но не домой. Она решила сперва навестить новорожденных лисят. Лисята прыгали и играли так забавно, что глядеть бы на них да глядеть. Но Рони не почувствовала никакой радости, и ей пришла в голову печальная мысль: а станет ли вообще когда-нибудь ее жизнь такой, как прежде? Быть может, она уже больше никогда не сможет беззаботно радоваться своему лесу. Она повернула назад и вскоре дошла до Волчьей Пасти, которую охраняли в тот день Жоэн и Малыш Клипп. Оба они сияли, как медные гроши.
– Беги бегом, Рони, – сказал Жоэн. – Дома узнаешь, что случилось.
– Наверно, что-то хорошее, судя по вашему виду?
– Не сомневайся! – воскликнул Малыш Клипп и ухмыльнулся. – Сама увидишь.
И Рони со всех ног кинулась к замку. И в самом деле, сейчас ей не мешало бы повеселиться.
Вскоре она уже стояла перед закрытой дверью большого зала, за которой раздавался громоподобный смех Маттиса, такой веселый, что Рони разом забыла про все свои тревоги. Чему так радуется отец?
И, сгорая от нетерпения, она отворила дверь. Как только Маттис увидел дочь, он кинулся к ней, подбросил в воздух, стиснул в объятиях, а потом закружился с ней по залу. Казалось, Маттис не помнит себя от радости.
– Рони, детка моя! – счастливо завопил он. – Ты права! Зачем проливать кровь! Теперь Борка в два счета уберется из моего замка!
– Почему? – спросила Рони.
Маттис пальцем указал в угол.
– Ты только взгляни, кого я поймал вот этими руками!
Все двенадцать разбойников, ликуя, носились по залу, подпрыгивали и пританцовывали. Поэтому Рони сперва не увидела того, что ей показывал отец.
– Поняла, детка моя? Вот теперь я скажу Борке: «Ну, как, останешься в замке или уберешься по-хорошему? Хочешь получить своего щенка или, может быть, ты в нем не нуждаешься?»
И тут Рони увидела Бирка. Он лежал в дальнем углу зала, руки и ноги его были связаны, лоб окровавлен, глаза полны отчаяния, а вокруг скакали разбойники Маттиса и кричали, глумились над ним:
– Эй ты, сын Борки, беги домой, тебя папа ждет!…
Рони вскрикнула, и слезы, слезы бешенства брызнули у нее из глаз.
– Не смей!… Не смей этого делать! – заорала она не своим голосом и принялась колотить Маттиса кулаками. – Не смей этого делать, зверюга!…
Маттис оттолкнул от себя Рони. Он уже не смеялся. Он побледнел от гнева.
– Что это значит, дочь моя?… Чего я не должен делать? – грозно спросил он.
– Подожди, сейчас я тебе скажу! Разбойничай сколько влезет. Кради деньги, кради вещи, сколько захочешь, но не смей красть людей, не то… не то я тебе не дочь, понял?
– Людей?… – спросил Маттис, и голос его нельзя было узнать. – Я поймал эту тварь, этого дохлого щенка, и теперь я смогу очистить от всей борковской мрази замок моих предков. А будешь ты моей дочерью или нет, это уж как тебе угодно.
– Я плюю на тебя! Тьфу!… – закричала Рони в исступлении.
Лысый Пер подошел и стал между ними, потому что он испугался. Никогда еще он не видел у Маттиса такого окаменелого, ужасного лица, и страх одолел его.
– Как ты разговариваешь с отцом? – воскликнул он и схватил Рони за руку.
Но она вырвалась.
– Я плюю на тебя, – упрямо выкрикивала она. – Тьфу, тьфу!
Казалось, Маттис и не слышит ее, она словно перестала для него существовать.
– Фьосок, ступай на стену, к провалу, и скажи, чтобы передали Борке, что я жду его там завтра, как только взойдет солнце, – приказал Маттис тем же страшным голосом. – Будет лучше, если он придет, так и скажи.
Ловиса слушала все это молча. Она нахмурила брови, но не сказала ни слова. Потом она подошла к Бирку, увидела у него на лбу кровь и взяла глиняный кувшин с целебным отваром, которым промывают раны.
– Не смей прикасаться к этому гаденышу! – рявкнул Маттис.
– Гаденыш он там или не гаденыш, но рану надо промыть, – сказала она и приступила к делу.
Тогда Маттис схватил ее поперек туловища и швырнул через весь зал так, что она непременно врезалась бы в столб, который поддерживал балдахин над кроватью, не подхвати ее вовремя подоспевший Кнотас.
Но такого обращения с собой Ловиса никому не прощала. И так как до Маттиса в этот миг ей было не дотянуться, она влепила Кнотасу такую затрещину, что гул пошел по всему залу. Вот так она отблагодарила его за то, что он не дал ей врезаться в столб.
– Вон отсюда, все до единого! – крикнула она. – Чтобы духу вашего тут не было. Проваливайте ко всем чертям. От вас одно только зло… Слышишь, Маттис, и ты убирайся прочь, немедленно!
Маттис бросил на нее мрачный взгляд, от которого у кого хочешь душа уйдет в пятки. Да только не у Ловисы. Она стояла, скрестив на груди руки, и невозмутимо глядела, как Маттис выходит из зала, а за ним гуськом плетутся все двенадцать его разбойников. Но на плече Маттис нес связанного Бирка, и грива его медных волос раскачивалась в такт шагов атамана.
– Я плюю на тебя, Маттис! – еще раз крикнула Рони, прежде чем разбойники захлопнули за собой дверь зала.
В этот вечер Маттис не лег спать рядом с Ловисой в их постели, и Ловиса не знала, где он ночует.
– Ну и пусть, – сказала она. – Зато я смогу теперь лежать как захочу, хоть поперек кровати.
Но она всю ночь глаз не сомкнула, потому что слышала, как в отчаянии рыдает ее дитя. Но Рони не подпускала ее к себе и не хотела, чтобы ее утешали. Это горе Рони должна была пережить сама. Она очень долго не могла заснуть и так люто ненавидела сейчас своего отца, что у нее и вправду сжималось сердце. Ненавидеть того, кого ты любил с тех пор, как ты себя помнишь, очень тяжело, поэтому для Рони это была самая страшная ночь в ее жизни.
В конце концов она все же заснула, но вскочила, едва забрезжил рассвет. К восходу солнца ей надо быть на стене, у провала, чтобы своими глазами увидеть все, что там произойдет. Ловиса попыталась удержать Рони дома, но Рони не послушалась, и тогда Ловиса молча пошла за ней.
Маттис и Борка стояли друг против друга по обе стороны пропасти, как и в тот раз, каждый окруженный своими разбойниками. Ундиса тоже пришла, и Рони еще издали услышала ее крики и проклятия. Она поносила Маттиса на чем свет стоит. Но Маттис тут же решительно положил этому конец.
– Эй, Борка, ты что, не в силах заткнуть глотку своей бабе? – спросил он. – Тебе не вредно послушать, что я скажу.
Рони стала за спиной отца, чтобы он ее не видел. Но сама она и видела, и слышала больше, чем была в силах вынести. Рядом с Маттисом стоял Бирк. Руки и ноги ему развязали, но шею стягивала широкая кожаная петля вроде ошейника, а другой конец ремешка Маттис держал в руке, словно вел на поводке собаку.
– Ты жестокий человек, Маттис, – сказал Борка. – Да к тому же и скверный. Ты хочешь меня отсюда выжить, что ж, это я могу понять, но вот то, что ты поймал моего сына, чтобы принудить меня уйти из замка, это уже подлость, Маттис!…
– Плевать я хотел на то, что ты обо мне думаешь, – ответил Маттис. – Я хочу знать, когда ты отсюда уберешься?
Борка молчал, он был так зол и подавлен, что слова застревали у него в горле. Он долго стоял молча, потом заставил себя сказать:
– Сперва я должен найти место, где мы все можем надежно укрыться, а на это нужно время. Верни мне сына, и мы уйдем отсюда еще до конца лета, даю тебе слово.
– Хорошо, – сказал Маттис. – Тогда и я даю слово, что верну тебе сына тоже до конца лета.
– Я думал, ты вернешь мне его сейчас, – сказал Борка.
– А я думаю, что сейчас ты его не получишь, – ответил Маттис. – В нашем замке много темных подвалов, так что крыша над головой у твоего щенка будет. Это я утешаю тебя на случай, если лето будет дождливое.
Рони тихо стонала от своей беспомощности. Вот, оказывается, какую жестокую расправу задумал учинить отец. Если Борка и его люди немедленно не уберутся отсюда на все четыре стороны, то Бирку придется просидеть в подземном склепе до конца лета. Но ведь так долго ему там не прожить, это Рони знала, он умрет, и у нее больше не будет брата.
Да и отца, которого она очень любила, у нее больше не будет. Она так страдала, что у нее просто разрывалось сердце. Она хотела наказать Маттиса и за то, что не может больше считать себя его дочерью. Ах, как страстно она желала, чтобы отец страдал сейчас не меньше ее. Как горячо мечтала она помешать ему.
И вдруг сообразила, как разрушить его замысел. Теперь она твердо знала, что ей надо сделать. Однажды она это уже сделала, и тоже в приступе гнева, правда не в таком безумном, как сейчас. Не помня себя, Рони вдруг разбежалась и прыгнула. Маттис увидел ее, когда она птицей перелетела через пропасть, и он закричал. Так кричат дикие звери в минуты смертельной опасности.
Кровь застыла в жилах его разбойников, потому что ничего страшнее в жизни своей они не слышали. И потом все они увидели Рони, его дочь Рони, на той стороне пропасти, у их врагов. Ничего более ужасного и представить себе было невозможно, ничего более необъяснимого – тоже.
Впрочем, и для разбойников Борки это было так же необъяснимо. Они глядели на Рони с таким недоумением, словно она не девочка, а вдруг прилетевшая к ним злобная Друда.
Борка тоже остолбенел от изумления, однако он тут же совладал с собой. Все разом изменилось. Дочь Маттиса, эта маленькая злобная друда, пришла ему на помощь таким странным образом. Он, правда, не понимал, почему она решилась на такой безумный поступок, но, усмехнувшись, молча накинул ей на шею ременную петлю.
А потом крикнул Маттису:
– У нас в башне тоже есть темный подвал. И у твоей дочки будет крыша над головой, если пойдет дождик. Вот и я тебя утешаю, Маттис.
Но разве Маттиса могло что-нибудь утешить? Он стоял, будто смертельно раненный огромный медведь, и качался взад-вперед, как бы пытаясь этим заглушить нестерпимую боль. Рони глядела на него, и слезы текли у нее по щекам. Маттис выпустил из рук ремешок, на котором держал Бирка, но мальчик не шевельнулся, его бледное, без кровинки лицо выражало отчаяние. Он не сводил глаз с Рони, стоявшей на той стороне провала, и видел, что она плачет.
Ундиса подошла к ней и резко толкнула ее в спину.
– Реви, реви!… Я бы тоже ревела, если бы мой отец был таким зверем…
Но Борка грубо оборвал свою жену. Пусть, мол, убирается куда подальше и не лезет не в свои дела.
Хоть Рони и сама назвала Маттиса зверем, но сейчас ей хотелось только одного – утешить отца, ведь она причинила ему такое горе.
И Ловиса хотела помочь Маттису, как всегда, когда он попадал в беду. Она стала рядом с ним, но он даже не заметил этого. Он вообще ничего не замечал. Сейчас он был один на всем белом свете.
Тут Борка крикнул ему:
– Эй, Маттис, вернешь ты мне сына или нет?
Маттис по-прежнему раскачивался взад-вперед и ничего не отвечал.
Тогда Борка заорал изо всех сил:
– Ты вернешь мне сына?
Наконец Маттис очнулся.
– Бери его, – ответил он равнодушно. – Когда захочешь.
– Я хочу сейчас, – сказал Борка. – Не когда кончится лето, а сейчас.
Маттис кивнул:
– Я же сказал, когда захочешь. Казалось, ему ни до чего теперь не было дела. Но Борка добавил с усмешкой:
– И ты тут же получишь назад свою дочку. Обмен так обмен, это по твоей части, подлец.
– У меня нет дочки, – тихо сказал Маттис.
Ухмылка Борки разом погасла.
– Опомнись, что ты несешь? Что ты еще задумал?
– Говорю, забирай своего сына, – сказал Маттис. – Но мне ты дочку вернуть не можешь. У меня ее нет.
– Зато у меня есть дочь! – крикнула Ловиса так громко, что все вороны взлетели с зубцов крепостной стены. – И моего ребенка я хочу получить назад. Ты понял, Борка? Сейчас!
Она пристально посмотрела на Маттиса и добавила:
– Даже если ее отец потерял разум.
Маттис повернулся и тяжелыми шагами пошел прочь.
