Летом рябины в саду уродилось видимо-невидимо. На каждой ветке — крупные янтарные грозди. А когда выпал снег, грозди вспыхнули рубиновым светом. И на этот свет холодным октябрьским утром прилетела стая ярких рубиновых птиц. Я глянул в окно и удивился: деревья разом преобразились, ожили.
Подошел ближе, неслышно раздвинул ветви, а птицы вовсе не испугались меня. Они изредка перепархивали сверху вниз, с любопытством поглядывали на незнакомца. До самой ближней из них, казалось, можно было дотянуться рукой. Тогда я подумал: «Ну и глупые птицы! Ведь этак недолго и до беды…» И верно, тем временем второгодник Ванька Гурьев незаметно подкрался и подстрелил из рогатки одну птицу. Я отнял ее у задиры Ваньки. А когда вернулся домой, посадил птицу в клетку и разглядел ее хорошенько. Окрашена она была в малиново-красный цвет. На крыльях две белые полоски. Крепкий темно-коричневый клюв слегка загнут книзу. Я плеснул в поилку воды, а в кормушку насыпал ягод и подсолнухов.
К счастью, птица легко отделалась — камень едва задел ей крыло. Денька через три выздоровела, повеселела и стала тихонько напевать.
Знатоки-птицеловы сказали мне, что это таежный щур — редкая певчая птица. Родина ее — северные леса. А к нам в среднюю полосу щуры прилетают на зимовку по ягоды.
Пел щур как бы вполголоса, плавно, мелодично, точно неведомый лесной музыкант играл на флейте. Мне нравилось слушать таежного певца, и, вспомнив, сколь он простодушен, доверчив и неосторожен, я прозвал щура Глупышом. Так он и прожил зиму. А весной я захотел выпустить птицу в сад, открыл дверцу и поставил клетку на балкон.
Глупыш с трудом взлетел на клен, долго печально посвистывал. А потом вернулся обратно, сел на свою клетку. И так повторялось три раза. Видно, жилось птице у нас дома хорошо, а летать на воле она отвыкла.
Теперь мне стало стыдно за прозвище Глупыш. Какой он глупыш — он умница, он мой верный пернатый друг!
