Сказка «Гомер Одиссея: Песнь семнадцатая»

Рано рожденная вышла из тьмы розоперстая Эос.
Встал Телемах, Одиссеем божественным на свет рожденный,
Быстро к ногам привязал прекрасного вида подошвы,
Взял копье, какое ему по руке приходилось,
И, собираяся в город, сказал своему свинопасу:
«В город я отправляюсь, отец, чтоб меня увидала
Мать моя там. Ведь, наверно, не раньше она перестанет
Горькие слезы по мне проливать и вздыхать непрерывно,
Чем на глаза ее сам я явлюсь. Ты же сделаешь вот что:
Этого странника в город сведи, чтобы там подаяньем
Мог он себя прокормить. Вина иль ячменного хлеба
Даст ему, кто пожелает. А я совершенно не в силах
Всех людей принимать. Забот и своих мне довольно.
Если ж на это обидится гость — самому ему будет
Хуже. А я говорить люблю только чистую правду».
Сыну на это в ответ сказал Одиссей многоумный:
«Друг! И сам я совсем уж не так здесь желаю остаться.
Нищему пищу себе добывать подаяньем удобней
В городе, нежели в поле: там каждый подаст, кто захочет.
Мой не таков уже возраст, чтоб здесь оставаться при стаде
И приказаньям твоих пастухов во всем подчиняться.
Сам ты иди, а меня этот муж поведет, как велел ты,
Лишь у огня я согреюсь и солнце засветит пожарче.
Больно плоха уже эта одежда. Застудит мне тело
Утренний иней. А город-то, вы говорите, далек!»
Так он сказал. Телемах через двор направился в город,
Быстро шагая ногами и зло женихам замышляя.
Вскоре пришел к своему он для жизни удобному дому.
Там он поставил копье, прислонивши к высокой колонне,
Сам же направился внутрь, чрез порог из камня шагнувши.
Первой его Евриклея кормилица там увидала;
Стлала она в это время овчины на пестрые кресла.
Близко, заплакав, к нему подошла. Остальные рабыни
Стойкого в бедах царя Одиссея сбежалися также.
Все они в голову, в плечи любовно его целовали.
Вышла потом Пенелопа из спальни своей, Артемиде
Иль золотой Афродите подобная видом прекрасным.
Шею, заплакав, она обняла Телемаху руками,
Голову сына, глаза целовать его ясные стала
И обратилась к нему, печалясь, с крылатою речью:
«Сладкий мой свет, Телемах, воротился ты! Я не ждала уж
Снова увидеть тебя с тех пор, как ты в Пилос уехал
Тайно, меня не спросясь, чтоб добыть об отце твоем вести!
Ну, расскажи мне подробно, к чему ж, все разведав, пришел ты?
Ей на это в ответ Телемах рассудительный молвил:
«Мать моя, плача во мне не буди и, прошу, не волнуй мне
Сердца в груди, избежавшему только что гибели близкой.
Лучше омойся и, чистой одеждою тело облекши,
В спальню к себе поднимись со своими служанками вместе,
Дай там обет принести бессмертным богам гекатомбу.
Может быть, Зевс пожелает, чтоб дело отмщенья свершилось.
Я же на площадь пойду и странника кликну, который
Вместе со мною приехал, когда я сюда возвращался.
Спутникам богоподобным своим поручил на Итаку
Гостя доставить, Пирея ж принять попросил его в дом свой
И окружить его дома заботой, пока не приду я».
Так он громко сказал. И осталось бескрылым в ней слово.
Тотчас омывшись и чистой одеждою тело облекши,
Всем богам обещанье дала принести гекатомбу, —
Может быть, Зевс пожелает, чтоб дело отмщенья свершилось.
Взявши снова копье, Телемах между тем из чертога
Вышел обратно. За ним две резвых собаки бежали.
Вид ему придала несказанно приятный Афина.
Весь изумился народ, когда он пред ним появился.
Вкруг Одиссеева сына толпой женихи собралися.
Доброе все говорили, недоброе в сердце питая.
Скоро, от их многолюдной толпы отдалясь, подошел он
К месту, где Ментор сидел, а также Антиф с Алиферсом.
Давние были они товарищи все Одиссею.
К ним он подсел, и они Телемаха расспрашивать стали.
Близко к ним подошел Пирей, знаменитый копейщик,
Феоклимена чрез город на площадь ведя. И не долго
К страннику был Телемах без вниманья. К нему подошел он.
Первым Пирей обратился со словом таким к Телемаху:
«Нужно послать, Телемах, поскорее служительниц в дом мой,
Чтоб Менелаевы мог тебе переслать я подарки».
Тотчас Пирею в ответ Телемах рассудительный молвил:
«Нет, Пирей, мы не знаем еще, как дела обернутся.
Если меня наглецы-женихи здесь в отцовском чертоге
Тайно убьют и имущество все меж собою поделят, —
Лучше уж ты, чем из них кто-нибудь, те подарки получишь.
Если же выращу я для мужей этих смерть и убийство,
На дом ты мне принесешь те подарки на радость».
Так сказав, повел он несчастного странника в дом свой.
Вскоре достигли они для жизни удобного дома.
С плеч своих снявши плащи и сложив их на кресла и стулья,
Оба пошли и в прекрасно отесанных вымылись ваннах.
Вымыв, невольницы маслом блестящим им тело натерли,
После надели на них шерстяные плащи и хитоны.
В ванне помывшись, пошли они оба и в кресла уселись.
Тотчас прекрасный кувшин золотой с рукомойной водою
В тазе серебряном был перед ними поставлен служанкой
Для умывания. После расставила стол она гладкий.
Хлеб положила пред ними почтенная ключница, много
Кушаний разных прибавив, охотно их дав из запасов.
Мать же напротив вблизи косяка поместилась дверного,
В кресло села и прясть принялась тончайшую пряжу.
Руки немедленно к пище готовой они протянули.
После того как желанье питья и еды утолили,
С речью такой Пенелопа разумная к ним обратилась:
«Лучше мне наверх уйти, Телемах, и лечь на постель там,
Стала источником стонов она для меня, непрерывно
Я слезами ее орошаю с тех пор, как уехал
В Трою вместе с Атридами муж мой. Ты мне не хочешь,
Прежде чем к нам наглецы-женихи в этот дом соберутся,
О возвращеньи отца рассказать, если что-нибудь слышал».
Ей на это в ответ Телемах рассудительный молвил:
«Ну, тогда, моя мать, всю правду тебе расскажу я.
В Пилос приехали мы и к Нестору, пастырю войска.
В доме высоком своем он принял меня и радушно
В нем угощал, словно сына, который из дальнего края
Только что прибыл домой, запоздавши в дороге. С радушьем
Точно таким с сыновьями своими меня угощал он.
Об Одиссее же стойком сказал, что ему не случалось
Ни о живом, ни о мертвом нигде от кого-либо слышать.
Он к Менелаю меня, копейщику славному, в Спарту
На лошадях отослал в колеснице, сработанной прочно.
Там я увидел Елену Аргивскую, из-за которой
Столько трудов понесли аргивяне, равно и троянцы,
Волей богов. Менелай меня тотчас спросил, увидавши,
В Лакедемон их священный с какою нуждою я прибыл.
Я всю правду ему тогда сообщил без утайки.
Царь Менелай мне на это такими словами ответил:
— Как это? Брачное ложе могучего, храброго мужа
Вдруг пожелали занять трусливые эти людишки!
Это как если бы лань для детенышей новорожденных
Выбрала логово мощного льва, их бы там уложила
Да и пошла бы пастись по долинам и логам травистым,
Лев же могучий меж тем, к своему воротившися ложу,
И оленятам и ей бы позорную смерть приготовил, —
Так же и им Одиссей позорную смерть приготовит.
Если бы, Зевс, наш родитель, и вы, Аполлон и Афина,
В виде таком, как когда-то на Лесбосе он благозданном
На состязаньях бороться с Филомелеидом поднялся,
С силой швырнул его об земь и радость доставил ахейцам,
Пред женихами когда бы в таком появился он виде,
Короткожизненны стали б они и весьма горькобрачны!
То же, что знать от меня ты желаешь, тебе сообщу я,
Не уклоняясь от правды ни в чем и вполне без обмана.
Все, что мне старец правдивый морской сообщил, ни о чем я
Не умолчу пред тобой, ни единого слова не скрою.
Видел его он терпящим на острове тяжкие муки.
Там его нимфа Калипсо насильно в дому своем держит,
И воротиться никак он не может в родимую землю.
Нет ни товарищей там у него, ни судов многовеслых,
Чтоб он отправиться мог по хребту широкому моря. —
Так сказал Атреид Менелай, знаменитый копейщик.
Дело окончив, я отплыл. Послали мне ветер попутный
Вечные боги и скоро к отчизне доставили милой».
Дух в груди Пенелопы рассказом своим взволновал он.
Феоклимен боговидный тогда перед ними промолвил:
«О достойная чести супруга царя Одиссея!
Этот знает немного. Мое вот послушай-ка слово.
Все я точно тебе предскажу, ничего не скрывая.
Будь мне свидетелем Зевс, потом этот стол твой радушный,
Этот очаг Одиссеев, к которому я сейчас прибыл, —
Истинно, где-то уж здесь Одиссей, на Итаке родимой,
Странствует или сидит и слушает, что тут творится,
И женихам этим всем насаждает ужасную гибель.
Все это я, в корабле крепкопалубном сидя, по птице
Сразу узнал и тогда же о том закричал Телемаху».
Феоклимену в ответ Пенелопа царица сказала:
«О, если б слово твое, чужеземец, свершилось на деле!
Много б тогда от меня получил ты любви и подарков,
Так что всякий тебя, повстречавши, почел бы счастливцем».
Так Пенелопа и гость вели меж собой разговоры.
А женихи в это время пред домом игрой забавлялись,
Диски и копья метали на плотно убитой площадке
Там, где обычно играли, — всегдашнею наглостью полны.
Время меж тем подходило к обеду, с полей отовсюду
Гнали им скот пастухи — те самые, что и обычно.
Тут к женихам обратился Медонт. Меж вестников прочих
Был наиболе он ими любим и к столу приглашался.
«Так как, юноши, все вы насытили играми сердце,
То возвращайтесь домой и начнем-ка обед наш готовить.
Вовремя сесть за обед — это дело совсем неплохое!»
Так он сказал. Поднялись женихи и послушались слова.
После того как вошли во дворец Одиссеев уютный,
Сняли плащи они с плеч и, сложив их на стулья и кресла,
Жирных начали резать козлов и огромных баранов,
Тучных начали резать свиней и корову из стада, —
Всем на обед. Одиссей с свинопасом божественным в город
Вместе идти между тем собралися с полей деревенских.
Начал с ним разговор свинопас, над мужами начальник:
«Странник, ты как же, выходит, желаешь отправиться в город
Нынче же, как приказал мой хозяин? По-моему, лучше
Было б, чтоб сторожем здесь ты ч нас на дворе оставался.
Но почитаю хозяина я и боюсь, что потом он
Станет за это ругать. Неприятны упреки хозяев.
Ну, так отправимся в путь. Уж сильно продвинулось время,
Скоро вечер придет. И станет тогда холоднее».
Так свинопасу на это сказал Одиссей многоумный:
«Знаю все, понимаю. И сам я уж думал об этом.
Значит, пойдем. Но меня ты веди, я просил бы, все время.
Если готовую палку имеешь, то дай мне и палку,
Чтоб опираться. Скользка ведь, как вы говорите, дорога».
Так ответив, на плечи он жалкую сумку набросил,
Всю в заплатах и дырках, и перевязь к ней на веревке.
Дал ему палку Евмей, какая понравилась гостю.
Оба отправились в путь. Пастухи ж и собаки остались
Скотный двор охранять. Повел он хозяина в город.
Был похож Одиссей на старого нищего видом,
Брел, опираясь на палку, в одежде убогой и рваной.
Вниз спускались они по кремнистой, неровной дороге.
Был прекрасноструистый колодезь под городом (воду
Черпали в нем горожане), искусно обложенный камнем.
Соорудили колодезь Итак, Нерит и Поликтор.
Рощей вскормленных водой тополей водоем отовсюду
Был окружен, а вода низвергалась холодной струею
Сверху, с высокой скалы. Алтарь наверху находился
Нимф. Прохожие все им жертву на нем приносили.
Долиев сын Меланфий нагнал в этом месте идущих.
Коз он гнал женихам на обед, между козами всеми
Самых отборных. И два пастуха ему гнать помогали.
Путников он увидал, неприлично и страшно ругаться
Начал и тем глубоко возмутил Одиссеево сердце:
«Вот хорошо! Негодяй, я вижу, ведет негодяя!
Бог, известно, всегда подобного сводит с подобным!
Ты куда оборванца ведешь, свинопас сердобольный?
Этот докучливый нищий старик, блюдолиз этот наглый
Будет о многие рад косяки тереться плечами,
В дар не мечи, не котлы получая, а хлебные корки.
Если б ты мне его дал и взялся б наш двор сторожить он,
Скотником быть, для козлят приносить молодые побеги, —
К сывротке мог бы еще получать он козлиную ногу,
Но лишь в плохом ремесле понимает он толк, и к работе
Сердце его не лежит. Побираясь по людям, желает
Лучше он свой ненасытный желудок питать подаяньем.
Вот что тебе я скажу, и все это точно свершится:
Если он явится в дом Одиссея, подобного богу,
То полетит через залу, и брошенных много скамеек
Будет попорчено, в череп его ударяясь и в ребра!»
Так безумец сказал и, мимо идя, Одиссея
Пяткой ударил в бедро. Но его не столкнул он с тропинки,
Тот невредимым остался. Меж двух колебался он мыслей;
Дух ли исторгнуть из тела, хватив его палкою сзади,
Или, подняв, головою ударить о землю. Однако
Все он стерпел и сдержался. Евмей обругал Меланфия
Прямо в лицо, и руки воздел, и громко молился:
«Дочери Зевсовы, нимфы источника, если когда вам
Бедра ягнят и козлят сжигал Одиссей, их окутав
Слоем прекрасного жира, молитвы моей не отриньте!
Пусть вернется тот муж, пусть его приведет божество к нам!
Великолепье твое он сразу тогда бы рассеял, —
Великолепье, что так ты нахально несешь, непрерывно
Шляясь в город; стада ж от плохих пастухов погибают».
Снова Меланфий, козий пастух, свинопасу ответил:
«Вот ведь, что говорит этот пес, наторелый в коварстве:
Ну погоди, увезу я тебя далеко от Итаки
На корабле чернобоком, продам тебя с выгодой в рабство!
О, если б был Телемах сребролуким убит Аполлоном
Нынче же в доме своем или б так был смирен женихами,
Как для отца его день возвращенья погиб на чужбине!»
Так сказав, назади их оставил он, медленно шедших,
Сам же хозяйского дома достиг очень скоро, тотчас же
В зал обеденный там он вошел и за стол с женихами
Против сел Евримаха: его он любил наиболе.
Те, кто прислуживал, мяса кусок перед ним положили,
Хлеб подала, чтобы ел он, почтенная ключница на стол.
Тут подошли Одиссей с свинопасом божественным к дому,
Остановились вблизи от него. Вокруг разносились
Звуки полой форминги. Играл, готовяся к пенью,
Фемий. Сказал Одиссей свинопасу, схватив его руку;
«Это, Евмей, не иначе, как дом Одиссея прекрасный!
Даже средь многих других узнать его вовсе нетрудно.
Все здесь одно к одному. Зубчатой стеною искусно
Двор окружен, и ворота двустворные крепки надиво,
Их ни один человек проломить иль сорвать не сумел бы,
В доме этом немало пирует мужей, как я вижу.
Чувствую запах жаркого. А также и звуки форминги
Слышу, которую боги подругою сделали пира».
Так, ему отвечая, Евмей свинопас, ты промолвил:
«Правильно ты догадался. Как в этом, умен и во всем ты.
Надо, однако, подумать, как дальше мы действовать будем.
Или ты первый войди в уютное это жилище
И замешайся в толпу женихов, я ж останусь на месте.
Если же хочешь, останешься ты. Отправлюсь я первым.
Долго, однако, не жди, чтоб, тебя увидавши снаружи,
Кто в тебя чем не швырнул, не побил бы. Подумай об этом».
Так ответил ему Одиссей, в испытаниях твердый:
«Знаю все, понимаю. И сам я об этом уж думал,
Лучше иди ты вперед. А я назади тут останусь.
Многим швыряли в меня. И бит бывал я нередко.
Дух мой вынослив. Немало трудов перенесть мне пришлося
В море и в битвах. Пускай же случится со мною и это.
Только желудка — его нам осилить никак не возможно.
Жадный желудок проклятый, он бед нам приносит без счета.
Люди ради него и суда крепкоребрые строят,
Беды готовя врагам на море, всегда беспокойном».
Так меж собой разговоры вели Одиссей с свинопасом.
Пес, лежавший близ двери, вдруг голову поднял и уши, —
Аргус, пес Одиссея, которого некогда сам он
Выкормил, но, к Илиону отправясь священному, в дело
Употребить не успел. Молодые охотники раньше
Коз нередко гоняли с ним диких, и зайцев, и ланей.
В пренебреженьи теперь, без хозяйского глаза, лежал он
В куче огромной навоза, который обильно навален
Был от коров и от мулов пред дверью, чтоб вывезти после
В поле, удабривать им Одиссеев пространный участок,
Там он на куче лежал, собачьими вшами покрытый.
Только почувствовал близость хозяина пес, как сейчас же
Оба уха прижал к голове, хвостом повилявши.
Ближе, однако, не мог подползти к своему господину.
Тот на него покосился и слезы утер потихоньку,
Скрыв их легко от Евмея, и быстро спросил свинопаса:
«Странное дело, Евмей! Вот лежит на навозе собака.
С виду прекрасна она, но того я сказать не умею,
Резвость в беге у ней такова ли была, как наружность?
Или она из таких, которые вьются обычно
Возле стола у господ и которых для роскоши держат?»
Так, ему отвечая, Евмей свинопас, ты промолвил:
«О, если б эта собака далеко умершего мужа
Точно такою была и делами и видом, какою
Здесь оставил ее Одиссей, отправляясь на Трою,
Ты б в изумленье пришел, увидав ее резвость и силу!
Не было зверя, который сквозь чащу густейшего леса
Мог бы уйти от нее. И чутьем отличалась собака.
Нынче плохо ей тут. Хозяин далеко от дома
Где-то погиб. А служанкам какая нужда до собаки?
Если власти хозяина раб над собою не чует,
Всякая вмиг у него пропадает охота трудиться.
Лишь половину цены оставляет широкоглядящий
Зевс человеку, который на рабские дни осужден им»,
Кончил, в двери вошел для жизни удобного дома
И к женихам достославным направился прямо в палату.
Аргуса ж черная смертная участь постигла, едва лишь
Он на двадцатом году увидал своего господина.
Первым из всех Телемах боговидный заметил Евмея,
В залу вошедшего. Быстро ему он кивнул головою
И подозвал. Свинопас огляделся и взял табуретку.
Кравчий обычно на той табуретке сидел, раздавая
Мясо во множестве всем женихам, во дворце пировавшим.
Ту табуретку Евмей пред столом Телемаха поставил
Прямо напротив и сел. Глашатай на стол ему подал
Порцию мяса и хлеб перед ним положил из корзинки.
Тотчас следом за ним вошел Одиссей многоумный.
Был старику он и жалкому нищему видом подобен,
Брел, опираясь на палку, в одежде убогой и рваной.
На ясеневый порог внутри у дверей он уселся,
О кипарисный косяк опершися спиною, который
Плотник выстругал гладко, пред тем по шнуру обтесавши.
Тут подозвал Телемах к себе свинопаса и молвил,
Целый хлеб из прекрасной корзины доставши и мяса,
Сколько мог ухватить, обеими взявши руками:
«На, отнеси это гостю, ему ж самому посоветуй,
Чтобы подряд женихов обошел он, прося подаянья.
Стыд для нищих людей — совсем негодящийся спутник».
Это услышав, немедля пошел свинопас к Одиссею,
Близко стал перед ним и слова окрыленные молвил:
«Странник, это тебе Телемах посылает и просит,
Чтобы подряд женихов обошел ты, прося подаянья,
Стыд, сказал он, для нищих людей — негодящийся спутник».
Молвил тогда свинопасу в ответ Одиссей многоумный:
«Зевс повелитель! Пошли Телемаху меж смертными счастье!
Пусть исполнится все, что в своем замышляет он сердце!»
Так он сказал, руками обеими принял подачу
И пред ногами своими сложил на убогую сумку,
Ел он. И пел в это время в столовой певец пред гостями.
Кончил есть. И певец божественный пенье окончил.
Подняли шум женихи в обеденном зале. Афина
Близко меж тем подошла к Одиссею, Лаэртову сыну,
И женихов обходить приказала, прося у них хлеба,
Чтобы узнать, кто меж ними порядочный, кто беззаконный.
Впрочем, из них никого пощадить не сбиралась Афина.
Справа он начал гостей обходить и к каждому мужу
Руку протягивал, словно всегда только нищим и был он.
Те, жалея, давали, смотря на него с изумленьем,
И предлагали друг другу вопросы, откуда и кто он.
Козий пастух Меланфий тогда обратился к ним с речью:
«Слушайте, что расскажу, женихи достославной царицы,
Вам я о страннике этом. Его уже раньше я видел.
К нам сюда свинопас его вел. А каким похвалиться
Происхожденьем он может, того хорошо я не знаю».
Так он сказал. Антиной на Евмея накинулся с бранью:
«Вот, всегда ты таков! Для чего притащил ты к нам в город
Этого? Иль не довольно у нас тут других блюдолизов,
Всякого рода бездомных бродяг и докучливых нищих?
Иль тебе мало того, что добро твоего господина
Столько людей поедает, — еще одного пригласил ты!»
Так, ему возражая, Евмей свинопас, ты ответил:
«Нехорошо, Антиной, ты сказал, хоть и знатен породой!
Сам посуди: приглашает ли кто человека чужого
В гости к себе, если он не бывает полезен для дела?
Или гадателей, или врачей, иль плотников ловких,
Или же вещих певцов, чтоб нам песнями радость давали,
Эти для смертных желанны везде на земле беспредельной,
Нищего ж кто пожелает позвать, чтоб его ж разорял он?
Ты из всех женихов Пенелопы к рабам Одиссея
Самый суровый, ко мне же особенно. Впрочем, об этом
Я не забочусь, пока Пенелопа разумная в доме
Этом живет и с ней ее сын, Телемах боговидный».
Так свинопасу в ответ Телемах рассудительный молвил:
«Будет тебе, замолчи, перестань разговаривать много.
Знаешь, как скор Антиной на обидное слово. Он любит
Ссориться сам и других подбивает охотно на ссору».
Это сказав, к Антиною крылатые речи направил:
«Право, меня, Антиной, ты как будто отец опекаешь!
Хочешь, чтоб этого гостя своим принудительным словом
Выгнал я из дому вон! Избави от этого бог нас!
Сколько захочешь давай. Мне не жаль. Даже сам приглашаю.
Также и матери можешь моей не стесняться нисколько
И никого из рабов, в Одиссеевом доме живущих.
Вправду, однако, совсем не такие в груди твоей мысли.
Сам-то охотно берешь ты, другим лишь давать не охотник».
Так он сказал. И в ответ Антиной Телемаху промолвил:
«Что говоришь ты, надутый болтун, необузданно-буйный!
Если б вот это от каждого здесь жениха получил он,
Целых три месяца вновь он сюда заглянуть не посмел бы!»
Так он сказал и скамейку схватил под столом, на которой,
В зале с другими пируя, блестящие ноги покоил.
Прочие ж страннику стали давать и наполнили сумку
Хлебом и мясом. К порогу пошел Одиссей, собираясь
Тут же тем закусить, что ему надавали ахейцы.
Близ Антиноя он стал и такое сказал ему слово:
«Дай мне, друг! Не последним ты кажешься мне средь ахейцев,
Но наиболее знатным. С царем ты наружностью сходен.
Вот почему ты мне должен бы дать — и щедрей, чем другие, —
Хлеба. А я тебя славить начну по земле беспредельной.
Некогда собственным домом и сам я промежду сограждан
Жил — богатый, счастливый, всегда подавая скитальцу,
Кто бы он ни был и, в чем бы нуждаясь, ко мне ни пришел он.
Множество было рабов у меня и всего остального,
С чем хорошо нам живется, за что нас зовут богачами.
Все уничтожил Кронион — ему, видно, так пожелалось!
В мысль мне вложил Громовержец с бродячей разбойничьей шайкой
Ехать в Египет, в дорогу далекую, чтобы погиб я.
Там, на Египте-реке, с кораблями двухвостыми стал я.
Прочим спутникам верным моим приказал я на берег
Вытащить все корабли и самим возле них оставаться.
А соглядатаев выслал вперед, на дозорные вышки.
Те же, в надменности духа, отваге своей отдаваясь,
Ринулись с вышек вперед, прекрасные нивы египтян
Опустошили, с собою их жен увели и младенцев,
Их же самих перебили. До города крики достигли.
Крики эти услышав, египтяне вдруг появились
С ранней зарею. Заполнилось поле сверканием меди,
Пешими, конными. Зевс-молнелюбец трусливое бегство
В сердце товарищам бросил. Никто не посмел оставаться,
Ставши лицом ко врагу. Отовсюду беда нам грозила.
Многих из нас умертвили они заостренною медью,
Многих живьем увели, чтоб трудились на них подневольно.
Я же был отдан на Кипр чужеземцу, какой повстречался,
Дметору, сыну Иаса, насильем царившему в Кипре.
Множество бед испытав, оттуда я прибыл в Итаку».
Голосом громким вскричал Антиной в ответ Одиссею:
«Что за бог послал нам беду эту, пира докуку?
Прочь от стола моего! Туда отойди, в середину,
Иль кое-что ты узнаешь погорше Египта и Кипра!
Что за наглец неотвязный, какой попрошайка бесстыдный!
Всех ты обходишь подряд, и дают они щедрой рукою,
Слепо: чего им жалеть, чего им удерживать руку?
Все добро тут чужое! Кругом его сколько угодно!»
Прочь от него отойдя, сказал Одиссей многоумный:
«Да, твой дух оказался совсем не таким, как наружность!
Дома и соли крупинки не дашь ты тому, кто попросит,
Если здесь, на пиру у чужих восседая, не хочешь
Дать хоть кусочек мне хлеба. А вижу его я тут много!»
Так он ответил. Сильнее еще Антиной разъярился,
Грозно взглянул на него и слова окрыленные молвил:
«Ну, не добром тебе нынче, я думаю, выйти придется
Вон из этого зала! Ты смеешь еще и ругаться!»
Так он сказал и, схвативши скамейку, швырнул в Одиссея,
В правое прямо плечо, у спины. Но недвижим остался,
Словно скала, Одиссей — от его не свалился удара;
Молча только повел головой, замышляя худое.
Быстро к порогу пошел он, и сел там, и полную сумку
Возле себя положил, и сказал, к женихам обращаясь:
«Слушайте слово мое, женихи достославной царицы!
Выскажу то я, к чему меня дух мой в груди побуждает!
Ни огорченья, ни боли в душе не бывает у мужа,
Если, свое защищая добро, он побои претерпит,
Иль за коров пострадает своих, за овец белорунных.
Мне же побои нанес Антиной за проклятый желудок,
Жалкий желудок, так много беды доставляющий людям.
Но если боги, а также эриннии есть и для нищих, —
Пусть Антиноя постигнет смертельный конец вместо брака».
Снова ответил ему Антиной, Евпейтом рожденный:
«Ешь и спокойно сиди, чужеземец, иль прочь убирайся!
Иначе, за руку взявши иль за ногу, юноши наши
Вмиг тебя вытащат из дому вон и всего искалечат!»
Негодованье при этих словах овладело другими.
Так не один говорил из юношей этих надменных:
«Нехорошо, Антиной, что несчастного странника бьешь ты!
Гибель тебе, если это какой-нибудь бог небожитель!
В образе странников всяких нередко и вечные боги
По городам нашим бродят, различнейший вид принимая,
И наблюдают и гордость людей и их справедливость».
Так женихи говорили. Но тот равнодушен остался.
В сердце великую боль за побитого сын Одиссеев
Множил, однакоже с век не сронил ни единой слезинки.
Молча только повел головой, замышляя худое.
Только до слуха дошло Пенелопы разумной, что в зале
Был чужеземец побит, служанкам сказала царица:
«Если б тебя самого так избил Аполлон славнолукий!»
Ключница тут Евринома с таким обратилась к ней словом:
«О, если б наши проклятья с собой привели их свершенье,
Завтра зари златотронной никто бы из них не дождался!»
Ключнице так отвечала разумная Пенелопея:
«Все они, матушка, нам ненавистны, все зло замышляют.
Но Антиной наиболе на черную Керу походит.
По дому ходит у нас чужеземец какой-то несчастный.
Просит у всех подаянья: нужда поневоле заставит.
Подали все остальные ему и наполнили сумку.
Этот же в правое прямо плечо ему бросил скамейку».
Так говорила она, средь женщин-служительниц сидя
К спальне своей. Одиссей же божественный в зале обедал.
Кликнув к себе свинопаса, ему Пенелопа сказала:
«Вот что, Евмей многосветлый, пойди передай чужестранцу,
Чтобы пришел. Я б хотела его попросить рассказать мне,
Не приходилось ли слышать о стойком ему Одиссее
Иль его видеть глазами. На вид человек он бывалый».
Так Пенелопе в ответ, Евмей свинопас, ты промолвил:
«Если бы эти ахейцы, царица, кричать перестали,
Гость рассказом своим тебе бы порадовал сердце.
Три он ночи провел у меня, я удерживал в доме
Три его дня. С корабля убежавши, ко мне он явился.
Все же в рассказе о бедах своих до конца не дошел он.
Так же, как люди глядят на певца, который, богами
Пенью обученный, песни прелестные им распевает, —
Слушать готовы они без усталости, сколько б ни пел он, —
Так чаровал меня странник, в жилище моем пребывая.
Он по отцу, говорит, Одиссею приходится гостем.
Жил на острове Крите, где род обитает Миноса.
Много бед претерпев, сюда он к нам прибыл оттуда,
С места к месту влачась. Говорит, что, как слышно, совсем уж
Близко от нас Одиссей, в краю плодородном феспротов,
Жив и много домой сокровищ везет богатейших».
Так свинопасу сказала разумная Пенелопея:
«Кликни его самого, чтобы с глазу на глаз мне побыть с ним.
Эти же либо снаружи, за дверью, пускай веселятся,
Либо здесь, в нашем доме. С чего б и не быть им в весельи?
Собственных в доме своем они ведь не тратят запасов —
Хлеба и сладостных вин. Лишь служители их потребляют.
Сами ж они, ежедневно врываяся в дом наш толпою,
Режут без счета быков, и жирных козлов, и баранов,
Вечно пируют и вина искристые пьют безрасчетно.
Все расхищают они. И нет уже мужа такого
В доме, как был Одиссей, чтобы дом защитить от проклятья.
Если б пришел Одиссей и явился в родную Итаку,
Быстро с сыном своим он мужам отомстит за насилья!»
Вдруг в это время чихнул Телемах, и по целому дому
Грянуло страшно в ответ. Засмеялась тогда Пенелопа.
Тотчас к Евмею она обратилась со словом крылатым:
«Вот что, Евмей, позови-ка скорее ко мне чужеземца!
Разве не видишь? Все, что сказала я, сын зачихал мне?
Значит, для всех женихов несвершившейся гибель не будет:
Кер и смерти меж них теперь ни один не избегнет.
Слово другое скажу, и запомни его хорошенько:
Если уверюсь, что мне сообщает он полную правду,
Я его в платье одену прекрасное, в плащ и рубашку».
Это услышав, немедля пошел свинопас к Одиссею,
Близко стал перед ним и слова окрыленные молвил:
«Слушай, отец чужеземец, зовет тебя Пенелопея,
Мать Телемаха. Хоть очень царица измучена горем,
Все же сердце узнать призывает ее о супруге.
Если она убедится, что ты говоришь ей всю правду,
В плащ тебя и в хитон царица оденет, в которых
Больше всего ведь нуждаешься ты. А кормиться ты будешь,
Сбор совершая в народе с того, кто дать пожелает».
Так свинопасу на это сказал Одиссей многостойкий:
«Я Пенелопе разумной, Икарьевой дочери, тотчас
Все, что хочет она, готов рассказать откровенно.
Много я знаю о нем, одинаково мы с ним страдали.
Очень, однако, боюсь я толпы женихов ее буйных:
Наглость их и насилья к железному небу восходят!
Вот и сегодня: я по дому шел, никому никакого
ла я не делал, меня ж человек этот больно ударил.
Встали ль меня защищать от него Телемах иль другой кто?
Лучше дай ей совет, чтобы в спальне она до захода
Солнца сидела, хотя б и спешила услышать о муже.
Пусть меня спросит тогда о дне возвращенья супруга,
Ближе к огню посадив: одежда моя ведь плохая,
Знаешь и сам: обратился я к первому с просьбой к тебе же».
Так сказал он. Пошел свинопас, услыхавши то слово.
Через порог он ступил. И сказала ему Пенелопа:
«Где же странник, Евмей? Не с тобой он? Что в мысли забрал он?
Иль кого здесь боится чрезмерно? Иль в дом показаться
Стыдно ему? Нелегко стыдливым скитальцам живется».
Так Пенелопе в ответ, Евмей свинопас, ты промолвил:
«Правильно он говорит. Так мог и другой бы подумать,
Кто избежать бы хотел издевательств людей этих наглых.
Он убеждает тебя подождать, чтобы скрылося солнце.
Ведь и самой тебе будет, царица, намного приятней
Наедине с чужеземцем слова говорить и внимать им».
Снова ему отвечала разумная Пенелопея:
«Как бы там ни было, этот твой гость рассуждает неглупо.
В целом мире нигде средь людей, умереть обреченных,
Нет столь наглых мужей, беззаконья такие творящих».
Так сказала она. Свинопас же божественный тотчас,
Как рассказал обо всем, в толпу женихов замешался
И Телемаху слова окрыленные молвил, склонившись
Близко к его голове, чтоб его не слыхали другие:
«Друг, я отправлюсь к себе, чтоб свиней там стеречь и другое
Наше с тобою добро. А об этом здесь ты позаботься.
Прежде всего берегись, чтоб с тобою чего не случилось:
Много есть средь ахейцев, кто зло на тебя замышляет.
Зевс да погубит их раньше, чем с нами несчастье случится.
Тут свинопасу в ответ Телемах рассудительный молвил:
«Так и будет, отец! А ты, закусив, отправляйся.
Завтра с зарей ты придешь и священные жертвы пригонишь.
Ну, а об здешних делах уже я позабочусь и боги».
Так он сказал. Свинопас на гладкое кресло уселся.
После того же как дух свой наполнил питьем и едою,
В поле пошел он к свиньям, ограду оставивши с домом,
Полным гостей пировавших. Они до вечернего часа
Дух услаждали себе веселою пляской и пеньем.