Как ушёл солдат с царской службы, стал жить в своей деревне. Только сапоги на лапти переменил. Зажил вольной жизнью, не заводя ни семьи, ни хозяйства – словом, в своё безденежное удовольствие.
Ну а как помер царь Пётр Великий, так совсем худое житьё стало на Руси. Дворяне да бояре за власть дерутся, интриги плетут, друг дружку подсиживают. Крестьяне да холопья от этих распрей тяжелее прежнего мучаются, хозяев бранят, да и между собой при каждом случае собачатся.
Грустно стало смотреть на это весёлому солдату.
«Что за люди пошли – хуже диких зверей грызутся!»
Махнул на них на всех рукой да и отправился в лес – авось там от людских мерзостей душой отдохнуть удастся.
Пошёл он строевым шагом по лесной дороге. Только собрался в чащу свернуть, глядь – стоит посередь дороги высокий камень, а на нём письмена. Буквы хоть и русские, да солдат наш вовсе читать не умел – некогда было на военной службе грамоте учиться.
– Что, служивый, небось, охота узнать, что здесь прописано?
Оглянулся солдат – а позади него старичок седобородый верхом на лошадке сидит.
– Как же не охота, дедушка, – всё же к зверям диким жить ухожу, а тут, может, дельный совет изображён насчёт того, как мне с ними ловчее поладить!
– Никакого совета тут нет, – говорит старичок, – а то написано, что обычно на подобных столбах пишется: «Налево пойдёшь – назад не воротишься, на месте останешься – в землю уйдёшь, направо повернёшь – самое дорогое потеряешь».
– Что ж, – рассуждает солдат, – назад ворочаться я покуда не собираюсь, на месте только в карауле стоял, а что до самого дорогого – так у меня никогда и не было ничего дороже гроша ломаного… Вот только отчего на камне этом про прямой путь ни слова не говорится?
– А чего говорить, когда и так известно – прямая дорога всех иных трудней и опасней.
– Ну, так я и собрался прямо в лес идти.
– А коли так, то знай – у зверей тоже не райская жизнь, особливо в последние времена. Как у людей, так и у них. Заправляют нынче в лесу волки да козлы. Главный волчина – разбойник лютый, над всеми хищниками начальник, всех без разбору загрызает, и от пули он ведьмами заговорён. А верховный козлище – тот опять же с нечистью в сговоре, и она его дармовой кормёжкой потчует, а он только утробу свою тешит, да всем прочим зверям и скотам своим сытым и бездельным бытием поганый пример подаёт. Так что лес наш теперь вроде как заколдованный.
– Эх, беда, – огорчается наш солдат. – Может, мне тогда к морю податься?
– На море, – рассказывает старичок, – опять же дурной закон заведён. Нету больше воли китам да чайкам – поставлен над ними той же нечистой силой великан в человечьем обличье. Не пускает он китов вдоволь воздуха глотнуть, чуть что – на глубину загоняет. А чаек словно голубей или ворон шугает, не даёт досыта рыбки на волнах поклевать. И дан ему для той злодейской службы конь летучий, чтоб над морями носиться и всю морскую живность в страхе держать.
– Как же все прочие звери такое надругательство терпят? – вознегодовал солдат.
– Да есть тут весёлая троица – кот-певун, медведь-плясун да сокол-крикун, – отвечает старик. – Они и средства знают, как тех врагов извести…
– Где ж их найти?
– Искать их не надобно, кликни только – сразу явятся. Им ведь самим, без людской помощи, нечистую силу никак не одолеть…
– А ты-то на что?
– А я что – я так, старичок-лесовичок, – хихикнул дед, да и растаял в воздухе вместе со своей лошадёнкой.
«Эге, – смекает о себе солдат, – не иначе, как меня бесовское наваждение морочит. Кликну-ка я для пробы того, кто поздоровее, – медведя-плясуна!»
И кликнул.
Нет, не обманул старичок! В тот же миг явился перед солдатом медведь – шапка на нём смешная, а сам с виду грустный.
– Ну-ка, Топтыгин, расскажи – как здешнего волка-живодёра одолеть, еже-ли он от всякой пули заговорён?
– Заговорён, да не от всякой, – отвечает медведь. – Возьмёт его такая пуля, которая на предателя заготовлена, да не стреляна.
«Батюшки-светы! – ахнул про себя солдат. – Да у меня ж как раз такая пуля ещё с Полтавской баталии припасена! Берёг её для Мазепы-изменника, да только не успел в дело употребить – к туркам сбежал окаянный гетман вместе со шведским Карлой…»
Зарядил он не мешкая ружьё заветной пулей – и в лес. А медведь за ним следом по кустам пробирается, за деревьями прячется.
Долго ли, коротко – повстречался ему тот самый волчище. Вскинул солдат ружьецо.
– Что ж ты, дурья голова, – скалится зверь, – нешто не знаешь, что я от пули заговорён?
– А ты того не ведаешь ли, что у меня на твой заговор такая пуля имеется, что всякого изменщика наповал бьёт? Потому как ты и есть изменщик своего рода: вместо того, чтобы подобно собратьям своим только слабых да больных промышлять – ты, нечестивец, разбойным обычаем всех подряд режешь!
Взвыл волчище, на дыбы встал, да поздно – точнёхонько в грудь вошла ему мазепина пуля, и повалился серый разбойник навзничь.
«Славно начали! – думает солдат. – Теперь позову того, кто полегче». И кличет сокола-крикуна.
Прилетел пернатый.
– Что у вас тут за козёл бодучий завёлся? – спрашивает его солдат. – И какое против него средство, когда с ним нечистая сила заодно?
– Никакой силой, ни хитростью его не возьмёшь! – верещит сокол. – Одного только он, говорят, перенести не может – отражения собственного вида. Только где ж в лесу зеркало достать?
– Зеркала, пожалуй, и у меня не сыщется, – почесал в затылке солдат. – Но покумекать можно. А ну, веди меня к этому обжоре.
Полетел сокол, а солдат за ним идёт да на ходу кивер свой начищает. Пока шли, так его надраил, что зайчики солнечные по деревьям так и запрыгали.
Вскоре видят – на поляне изба, в избе стол, за столом – козлище, и ему из печи прямо в рот лепёшки да блины по воздуху заплывают.
Не говоря лишнего слова, сунул солдат свой зеркальный кивер в открытую дверь. Увидал козёл отражение гнусной своей образины, подавился блином и на пол замертво грохнулся.
– Видно, и впрямь своя мерзость даже нечистому глаза колет, – усмехается солдат. – Ну, теперь дело за котом-певуном!
Явился тут же котик в шляпе и в сапожках.
– Ну, рассказывай, усатый, – велит солдат, – как великана-надсмотрщика повалить, чтоб он подводную и надводную живность не мучил?
– Ох, нелёгкое это дело, – мяукает кот. – Ничем его, идола, не завалишь. Одно средство – зубы ему выбить. Без них он и силу потеряет, и над летучим конём власти лишится. Вот только до зубов его тебе нипочём не допрыгнуть и ночью не подобраться – он всегда только одним глазом спит.
– Да, мудрено, – крутит солдат свой ус. – Тут только хитростью… А что он, верзила этот, орехи грызть любит?
– А то как же, – отвечает кот. – Он своими зубами сильно гордится и беспрестанно орехи щёлкает.
– Тогда не робей, – потирает руки солдат. – Бери кошёлку и айда на море. По дороге будем в неё гостинцы складывать.
Пришли они к морю, и начал солдат круглые камни подбирать да в кошёлку класть. Только набрал с десяток – тут перед ними великан как из-под земли вырос.
– Кто такие? – гаркнул громовым голосом.
– Да кто б ни были, – не сморгнув, солдат отвечает, – а вот хотим твоё высочество орешками угостить. Не откажи, сделай милость!
– Что ж, орешки мы очень уважаем, – закивал верзила.
Ухватил целую горсть да как прикусит – хруст аж по всему морю прокатился. А великаньи зубы костяным дождём на берег посыпались. Все вывалились, один только остался – не иначе, как для боли.
Сел долговязый дуралей на землю, ни рукой, ни ногой пошевелить не может.
Подскочил тут к солдату конь летучий, ржёт от радости – нет больше над ним нечистой власти!
Оседлали его солдат с котом и назад понеслись.
Прилетели в лес – а там уже веселье в полном разгаре. Все пляшут, поют, и солдат вместе со зверьём в пляс пустился.
И тут откуда ни возьмись появляется тот же седой старичок на лошадке.
– Ну, служивый, с лесной да морской нечистью ты сладил. А не попробовать ли теперь с кем посильнее сразиться?
– Отчего бы и нет, – солдат отвечает. – У меня и помощники завелись, целых трое. Так что говори, дедушка, кто ещё в нашей помощи нужду имеет?
Отвечает тот:
– Стоит в лесной чаще с незапамятных времён заброшенное царство-государство. Веков пять назад околдовал его подданных неизвестный чудодей за лень да за распущенность. И как-то чудно́ околдовал – будто выпустил из них нутро, одну оболочку оставил.
– Где же оно, государство это?
– Иди прямо, а потом сворачивай туда, где кусты самые колючие. Дойдёшь до сухого дуба, за ним увидишь поляну. Там и стоит царство заколдованное.
Отправился солдат. Шёл, как старичок ему велел, царапался немало об колючие кусты, но добрался-таки до сухого дуба. Видит – и впрямь посреди поляны прозрачный город-царство высится.
Идёт солдат по городу, по сторонам дивится. Улицы годами не метены, окна в домах не чищены. Дошёл солдат до царского дворца – никто дверей не охраняет, навстречу не выходит.
Заглянул внутрь – вся царская челядь вдоль стен валяется – кто спит, еле сопит, кто жует, едва губами шевелит. Чувствует солдат – у самого глаза стекленеют и ноги вроде ватные сделались.
Встряхнул он тогда головой, на месте попрыгал, размялся, кликнул на всякий случай кота, медведя и сокола, чтоб уснуть ему не давали, – и в царскую опочивальню двинулся. А там бедняга государь на лавке сидит, перед собой глядит.
– Что тут у вас стряслось-случилось? – спрашивает солдат.
Слабеньким голосом отвечает царь:
– Заглянул к нам в давние времена богатый гость иноземный и научил нас нехитрой премудрости: «Лучше идти, чем бежать, стоять, чем идти, сидеть, чем стоять, лежать, чем сидеть». С той самой поры мы все дела позабросили, в домах и на улицах мести перестали, о мытье позабыли, кормиться стали чем попало… А однажды колдун-чародей мимо проходил. Увидал такое безобразие – и наложил на нас колдовскую печать: стали мы все словно пустые изнутри, а снаружи прозрачные, чтоб пустоту лучше видать было.
– А не сказал ли колдун, чем заклятье снять?
– Да вроде и снять его – хитрость невелика, – вздыхает царь. – Всего-то и нужно – лентяев моих остекленелых развеселить-распотешить, чтоб они за дела свои принялись с прежним усердием и премудрость лентяйскую позабыли. Да только некому…
– Как так некому? – возмутился солдат. – Да у меня такие весельчаки имеются, что и мёртвого плясать заставят.
Как принялись они вчетвером вместе с котом, медведем и соколом петь, плясать да играть, как встрепенулось всё зачарованное царство – часу не прошло, как все до одного при деле оказались: кто косит, кто носит, кто прядёт, кто метёт – и всё-то с весельем, всё-то с песнею!
А в самый аккурат перед полуночью кончилось чародейское наказание: и люди, и живность, и дома – всё расцветилось, жизнью налилось. И все-все до самого утра при огнях да при кострах улицы чистили и мусор жгли, а после того избавленье своё праздновали.
Отплясали-отгуляли, а под утро солдат и говорит:
– Ну что ж, в лесу и на море порядок навели, царство остекленелое расколдовали. Не пора ли и в своём краю то же устраивать?
И отправился восвояси.
А там – в сёлах и городах – всё-то по-прежнему: за власть грызутся, промеж собою лаются! И как встарь – богатый бедного гнёт, знатный безродного травит, дурак умного учит… И конца тому безобразию не видать.
Поглядел солдат на всё это, вздохнул и молвит:
– Да, братцы, с людьми будет потруднее, чем со зверьём. Ладно, – говорит, – не бежать же снова в лес. Буду, как могу – в меру сил своих жизнь устраивать.
Сказано – сделано. Поставил солдат дом, завёл хозяйство, женился, народил с женою детей. И воспитывал их так, чтоб не выросли они ни волками злобными, ни козлами ненасытными, ни верзилами горделивыми, ни лодырями бесполезными.
А что из этого вышло – мы про то не ведаем.
