Это было давным-давно, в незапамятные времена. Как-то в один из годов очень рано наступила осень. Ещё и листья с деревьев не опали, а уже завернули сильные холода. Птицы начали сбиваться в стаи и заторопились в тёплые страны. Змеи, ящерицы, всякие лесные зверушки, спасаясь от холода, залезли в свои норы и дупла. Всё живое или улетело, или попряталось. Лишь маленькая птичка с пораненным крылом не смогла улететь со стаей и осталась одна в чистом поле на пронизывающем ветру.
Сидит птичка под кустиком полыни, горюет, что делать — не знает. Неужто так и придётся погибать? А на краю поля начинался большой дремучий лес. «Поскачу-ка я в этот лес, может, деревья сжалятся надо мной и пустят на свои ветки перезимовать», — подумала птичка и, оберегая своё раненое крылышко, поскакала к лесу.
На опушке леса стояла кудрявая красавица-берёза. Птичка к ней с просьбой:
— Берёза-берёзонька, густая и кудрявая, пусти к себе перезимовать.
— Веток у меня много, листьев ещё больше, мне за ними надо смотреть, до тебя ли тут, — ответила берёза.
Поскакала птичка со своим перебитым крылышком дальше. Глядит — стоит развесистый дуб-великан. Стала она его упрашивать:
— Дуб-богатырь, смилуйся, пусти меня на свои густые тёплые ветки до весны прожить.
— Вот ещё придумала, — ответил дуб. — Если всех пускать на зиму, вы у меня ни одного жёлудя не оставите. Нет, нет, не пущу, иди своей дорогой.
Птичка-невеличка поскакала дальше по лесу, оберегая своё раненое крыло. Приблизилась к речке, видит — на берегу, спиной к ней, лицом к речке, стоит, до самой воды уронив свои ветви, могучая ветла.
— Добрая ветла, твои ветки густые, уютные, пусти меня прожить на них до весенних тёплых дней, — просит и ветлу бедная птаха.
— Проваливай, я с рекой разговариваю, а со всякими встречными мне и разговаривать-то не к лицу, — гордо ответила ветла.
Бедная пташка впала в отчаянье. Да и было от чего: никто её, горемыку, не пускает на зиму, все-то разговаривают свысока.
Усталая и голодная, побрела она дальше, в глубину леса, осторожно ступая, чтобы не сделать больно раненому крылышку. Несчастную птицу заметила зелёная ель.
— Ай-яй, бедняга, куда же ты идёшь? — спросила она птаху.
— Куда иду, и сама не знаю, — ответила та.
— Как же не знаешь? — удивилась ель.
— Да ведь не от хорошей жизни одна по лесу хожу, — печально сказала птичка. — Иду, куда глаза глядят.
— А что же ты со своими подругами не улетела?
— Крылышко у меня больное, не могу летать. А пришла в лес, попросилась у деревьев пустить меня перезимовать — никто не пустил, никто не пожалел.
— Ах, бедняжка! — жалостливо воскликнула сердобольная ель. — Тогда поживи у меня. Вот садись на эту мохнатую веточку — она самая тёплая.
Рядом с елью стояла старая сосна. Она тоже пожалела пташку.
— У меня ветки не такие густые, не такие тёплые, но я буду загораживать тебя от холодных северных ветров, — сказала она.
Птичка забралась в самую гущину еловых ветвей, а сосна прикрыла её от холодного ветра.
Принял участие в судьбе маленькой птички и росший между елью и сосной можжевельник.
— Не унывай, птичка-невеличка, я тебя всю зиму буду кормить своими ягодами.
Так раненая птичка зажила хорошей жизнью.
Как-то ночью разыгрался, разбушевался ветер. Он так трепал ветви деревьев, что с них дождём сыпались листья. Понравилось это ветру, захотелось ему все деревья раздеть донага, но прежде, чем сделать это, решил он всё же спросить у Мороза:
— Батюшка-Мороз, со всех деревьев листья сорвать или на каких-то оставить?
Царь холода, Моров, сказал:
— С берёз, с вётел — со всех, что в листья одеты, срывай. А те деревья, что взяли под защиту маленькую пташку, не трогай, пусть они и зиму стоят зелёными.
Ветер не осмелился ослушаться батюшки-Мороза и не тронул ель, сосну и можжевельник. Так они и по сию пору остались вечно зелёными.
