Жил-был кузнец. У него было двое подмастерьев, парни крепкие. Когда они в кузнице ковали скобель из железа, то не только наковальня, но и земля тряслась, и кузница дрожала, как водяная мельница, когда мелют кукурузу.
Подмастерья спали на одной кровати, один с краю, другой у стены. Прошло немного времени, и тот, что спал с краю, начал прихварывать, чахнуть и сохнуть. Был он прежде румяный и такой толстощёкий, что, кажется, если ударить по одной щеке, другая, того и гляди, лопнет, а тут отощал, словно его лихорадка извела. Спрашивает товарищ:
— Что с тобой, приятель, почему осунулся и чахнешь?
— Эх, приятель, — отвечает он, — плохо мне. Никто ещё не попадал в такую беду, как я. Боюсь и сказать тебе, всё равно не поверишь.
— Скажи, брат, всё без утайки, честью клянусь, я тебя не выдам, даже если б узнал, что у тебя руки в крови по локоть. Вижу, что ты сохнешь и гибнешь, вот и жаль мне тебя стало. Ты, право, на себя не похож, тебя уж и узнать нельзя, и с каждым днем всё больше хиреешь.
Тот молчит, а приятель опять спрашивает:
— Может, на тебе домовой верхом ездит?
— Много хуже. Расскажу тебе, приятель, но только пусть всё останется между нами, не хочется, чтобы бабы судачили обо мне на всех углах. Знаешь ли что? Хозяйка-то наша — ведьма. Каждую ночь, как только мы заснём, приходит она к нашей кровати со своей дьявольской плетью, стегнёт меня, я встаю, оборачиваюсь конем, она меня взнуздывает, потом седлает, садится на меня верхом и — айда с другими ведьмами на Аршань. Гоняет меня по полям и горам, весь я тогда в мыле, и во все стороны летит белая и кровавая пена.
Как доберёмся до Аршань-горы, привяжет она меня к дереву и идёт на шабаш с вилами и ведьмами, а перед рассветом снова вскочит на меня, своего коня, и мчится домой, и снова я обливаюсь кровавым потом. Подъехав к дому, снимает она с меня узду, я снова превращаюсь в человека и ложусь спать, усталый и разбитый. Вот почему я чахну и сохну, вот почему хвораю.
— А ведьма каждую ночь приходит? — спрашивает приятель.
— Каждую ночь в новолунье, а в другое время как когда.
— Ладно, — говорит товарищ, — теперь ты ложись к стене, а я лягу с краю и поквитаюсь с ведьмой.
Так они и сделали. Была ночь под первую пятницу после новолунья. Парни поменялись местами: хворый лёг к стене, а здоровый с краю.
Когда в доме всё стихло, здоровый парень притворился спящим. Дверь в комнату, где спали парни, отворилась, и вошла хозяйка-ведьма. В правой руке плётка, в левой уздечка. Подошла прямо к кровати, где спали два приятеля, и замахнулась плёткой, чтобы ударить того парня, что лежал с краю. Он вскочил и кинулся на неё, как кошка на мышь, схватил ведьму за руки, вырвал у неё плётку и узду и стал лупить по спине. Ведьма вмиг обернулась кобылицей. Парень взнуздал её, вывел на двор, сел на неё верхом и погнал по дороге к лесу. Вернулся же по другой дороге и гнал её так нещадно, что она была вся мокрая, как вымоченная в реке конопля. Так он гонял её вокруг села по полю до рассвета, а потом пригнал к кузне, привязал и разбудил приятеля.
Хозяина в ту пору не было дома. Парни отворили кузницу, раздули огонь, выковали четыре подковы, подковали кобылицу на все четыре ноги, а потом привели во двор и скинули с неё уздечку. Она превратилась в женщину, убежала к себе в комнату и легла в постель.
Стала её бить лихорадка, и расхворалась она смертельно. Пришел домой кузнец и глазам своим не верит: жена лежит, руки и ноги подкованы.
— Что случилось, жена, скажи, ради бога?
— Не знаю, легла спать совсем здоровая, а на заре проснулась от боли, и вот, погляди, что случилось, наверно, сам дьявол меня подковал.
— Чтоб тебе ни дна ни покрышки! — говорит кузнец. — Придётся молчать и скрывать нашу беду. Никому ни слова о нашем несчастье. Ну и чудеса! Где же это видано, где ж это слыхано?
С большим трудом кузнец расковал свою жену. Она долго болела, а чуть ей полегчало, первым делом взяла плетку и узду и потихоньку сожгла их в печи.
И с той поры она уже больше ведьмой не бывала. Хворый подмастерье поправился, снова стал румяным и таким толстощёким, что, кажется, если ударить по одной щеке, другая, того и гляди, лопнет. Всё это так и было, а на правду похоже, как лягушка на лошадь или улитка на вола.
