У царя Микидона было три сына: Гаврила, Данила да Иван-царевич. И решил царь женить в один день всех троих. Надоело старшим братьям дожидаться, пока младший подрастет, сменит мяч на меч и перестанет возиться со всякими зверушками, птенцами, рыбками и ужами-желтопузиками (Иван-царевич, как теперь говорят, любил животных). Вот они и просят отца: «Жени нас, батюшка, поскорей. Тогда и младший наш братец Иванушка образумится. Выгонит жена из дому всякое зверье, с каким Иванушка возится, оставит только собаку в конуре, кошку на ковре да канареек в клетке, пусть себе поют». Царь Микидон согласился со старшими сыновьями. А Иванушка промолчал, только слезы из глаз выкатились. С отцами в те времена не спорили.
Не стал царь Микидон спрашивать сыновей, какие невесты им по душе, какого роду-племени. Красавиц тогда прятали в высоких теремах, чтоб никто чужой их не увидел. Родители посылали сватов в дома с теремами, где скучали взаперти невесты. Женихи и невесты до свадьбы даже не видели друг друга. Сватовство – дело долгое, решил царь Микидон. Пусть судьба сама определит, кому какая суженая-ряженая достанется. «Стреляйте,– говорит, – прямо с нашего царского двора. В какой терем попадете, там и ваша судьба».
– Стрелять? Из пушки? – обрадовался Гаврила. – Сейчас попаду ядром вон в тот богатый терем! Вот будет шум-гром!
– И разнесешь его вместе с невестой и приданым, – захохотал Данила.– Лучше стрелять из лука!
– А если стрела попадет невесте прямо в глаз? – испугался Иван-царевич.
Но царь-отец и об этом подумал. И велел слугам подать каждому сыну по свадебной стреле. Стрелы-то бывают разные: есть, например, с тупыми концами, чтоб белке или соболю шкурку не испортить. У золотых свадебных стрел наконечники были в виде мягких красных сердечек, а оперение на концах – из самых красивых павлиньих перьев.
Вышли на широкий двор. Пустил Гаврила стрелу прямо на терем с золотым верхом. Влетела она в окошечко, за которым томилась боярская дочь. Та позвала отца-боярина. Видит боярин: не простая это стрела, а свадебная. Послал дочь со стрелою на серебряном подносе к воротам – встречать жениха. Обрадовался Гаврила: невеста у него и румяна, и бела, и дворец с золотым теремом он получит в приданое. «Бери, – говорит, – себе стрелу на память. Это мой первый тебе подарок».
А Данила послал стрелу туда, где стояла купеческая усадьба. Там на красном крыльце сидели девушки и пели песню. Свадебная стрела упала прямо к ногам купеческой дочки. «Стрела с царского двора! – сказала она купцу. – Благослови, батюшка, выйти к жениху». Обрадовался Данила невесте: и румяна, и бела, и в приданое купец дает корабли с дорогим товаром. «Теперь ты стрельни! – говорят братья Иванушке. – Посмотрим, кто тебе стрелу принесет». Взял Иван-царевич лук и стрелу и задумался. Куда стрелять? На какой двор ни пустишь стрелу, на чье крыльцо ни попадешь, отовсюду выплывет, как лебедушка, этакая важная невеста со стрелой на подносе. Женишься, и мяч с ребятами не погоняешь, никакой живности в дом не притащишь. А он еще мальчишка, начнет жена им командовать: «Не вертись! Не чавкай! Посмотри, на кого ты похож! Кафтанов и камзолов на тебя не напасешься! Сколько раз я тебе говорила! И пустил стрелу не в поле (а вдруг там девицы снопы вяжут), не в лес (и там найдутся красавицы с корзинами для грибов или туесками для малины и брусники). Летит стрела в болото, где даже клюква не растет, никого там не встретишь.
– Эх ты, мазила! – сказали братья. – Ладно, пойдем на болото. Вдруг тебе оттуда какая-нибудь кикимора стрелу вынесет.
Идут братья с кочки на кочку. Глядь, навстречу им лягушка прыгает, глаза выпучила, а во рту золотая стрела с красным сердечком на одном конце и с павлиньими перьями на другом.
– Отдай стрелу! – смеется Иван-царевич. А лягушка в ответ человечьим голосом: – Квак-квак же я тебе ее отдам? Видно, судьба твоя такова. Ну, квак-квак? Не побоишься взять меня в жены?
Иван-царевич так и ахнул: говорящая лягушка! Ему уже давно казалось, что лягушки могут говорить по-человечески. Бывало, одна лягушка начнет ругать других: «Ду-у-уры! Ду-у-ры!» А те отвечают: «Сама какова! Сама какова!» Да и взрослые люди, услышав весною лягушек, сразу догадываются: «Лягушки заквакали – сеять пора» или: «Лягушки квакают к дождю». Иногда и лягушки людей понимают. Есть поговорка: «В холерный год и лягушкам не квакалось. «Значит, жалели людей, что на них напала такая хворь. И все-таки, с какими бы словами не обращался Иван-царевич к лягушкам, они еще никогда ему не отвечали. А эта поняла, что надо отдать стрелу, и ответила. Только бы братья не отняли у нее стрелу, не заставили Иванушку еще куда-нибудь стрельнуть.
Но братья лишь рассмеялись: «– Гы! Вот какая у него судьба! Я б на его месте утопил бы ее, пучеглазую! – Да ты что! Вода для нее – дом родной! Я б на месте Иванушки сам утопился, чем брать в жены такую уродину! Старшие часто считают младшего дурачком, не понимают, что он тоже умный, только ум у него свой, детский.
Иван-царевич и невесту не утопил и сам не утопился, а расстелил перед лягушкой платок и сказал: «– Прыгай сюда! Как тебя зовут?» – «Ква-ква-квасилиса!» – «Поехали, Василиса!» – сказал Иван-царевич, взял платок за углы, и лягушка оказалась словно в котомке.
Пришли во дворец. Ждут их на красном крыльце царь Микидон и две других невесты , любопытно им, что за невеста досталась Иванушке. «Где же она?» – спрашивают боярышня и купеческая дочь. «Сначала разгадайте загадку, – смеются Гаврила с Данилой. – Пучеглазая сидит, на воду глядит, по-французски говорит, по-человечьи плавает». Боярышня с купеческой дочкой решили, что это заморская принцесса, наверное, за морем все только на море глядят да в море плавают.
Тут Иванушка раскрыл платок. Лягушка из него – прыг-скок! Боярышня как завизжит! А купеческая дочка ее успокаивает: «Не бойся! Это же лягушка, а не мышь!» Удивился царь Микидон и говорит Ивану-царевичу: «Опять ты какую-то животину в дом приволок да еще свадебную стрелу к ней в пасть положил! Куда ж ты невесту дел?» Испугался Иванушка, что лягушку у него отнимут. А та и говорит: «Ква-ква-кваше величество, я и есть невеста».
Ахнул царь: «Ишь ты, человеческим голосом говорит! Знать, не простая лягушка тебе, сынок, досталась. Вот только в церкви вас не обвенчают, некрещеная она». А лягушка отвечает: «Квак-квак это некрещеная? Крестили меня в церкви, Ква-квасилисой нарекли!» – «Журавль тебя крестил на болоте!» – рассмеялся Гаврила. «Кикимора болотная крестной матерью была!», – добавил Данила.
И тогда, чтоб лягушку в церковь не брать и не смущать народ, царь Микидон решил их с Иванушкой пока не венчать, а по древнему обычаю окрутить вокруг ракитова куста. Вышли в чисто поле, нашли ракитов куст и семь раз обошли вокруг него. Иван-царевич с важным видом нес невесту на серебряном блюде. Поблагодарили они ракитов куст, спели ему старинную песню «Ах, ты, батюшка част ракитов куст!» Потом помолились на храм, белеющий вдали, прощенья у него попросили. Царь поздравил молодых и сказал, что покажет их народу, когда они вернутся из свадебных путешествий. Гаврила с женой-боярышней поедут осматривать имения, какие боярин дал за дочерью в приданое, Данила с женой будут принимать во владение лавки, склады и корабли с дорогими товарами, а Иван-царевич с лягушкой-царевной, так и быть, пусть отправятся куда хотят. А на прощанье каждая невестка что-нибудь для царя споет.
Первой к ракитову кусту подошла боярская дочь, вынула свое любимое зеркальце и запела:
Тень моя в меня влюблена.
Куда я, туда и она.
Мне скучно с докучною тенью.
Милей мне мое отраженье.
Меж ними огромная разница.
Тень только и знает, что дразнится.
Зато отраженье на глади стекла,
А также воды и металла
Мне шепчет: «Вчера ты красивой была,
А нынче прекрасною стала».
За боярскою дочерью вышла купеческая и запела, гремя своей любимой связкой с ключами:
Коплю, коплю, коплю
Копеечки в кубышке.
Куплю, куплю, куплю
Засовы и задвижки,
Запоры и замки
Для комнат и кладовки,
Заслонки и крюки,
Стальные сундуки
И прочие обновки.
Найму сто сторожей
Стеречь свои палаты.
Глядь, денег нет уже.
Да где ж они, ребята?
Понравились царю песни невесток: «Верно. Нельзя тенью гоняться за людьми. А вторая песенка и царям полезна. Оборонялись, оборонялись, столько денег на оборону пустили, что и оборонять стало нечего. А ты, царевна Василиса, спой нам про лягушек, что они сами могли бы людям о себе поведать».
Лягушка для начала поквакала, а потом вдруг запела чистым красивым голосом:
У нас глазища, как алмазы.
А кожа цвета изумруда.
И мы рождаемся три раза,
А это, братцы, просто чудо.
Икринка малая в комочке,
И головастик в резвой стайке.
И вот лягушечка на кочке
Сидит иль скачет по лужайке.
Вмерзла в лед и вновь жива!
Вот лягушка какова!
Мы дышим жабрами, как рыбы,
Мы дышим легкими, как люди.
Как птицы, мы летать могли бы,
Но лучше петь, как птицы, будем.
Конечно, мы холодноваты,
Но песни наши так напевны.
Мы в ваших баснях глуповаты,
Но в ваших сказках мы – царевны.
Стань царицею – ква-ква! —
Царствуй силой волшебства!
«– Да, не простая ты лягушка! – восхитился царь Микидон. – А может, и не лягушка?» Иван-царевич с гордостью посмотрел на свою Василису. И даже боярышня с купеческой дочкой нашли, что у лягушки красивые глаза, бриллиантовые с золотыми донышками.
Вернулся Иван-царевич домой, а на лавке уже стоят для царевны-лягушки три банки с молоком, хочешь ешь, хочешь плескайся, и четвертая – со сметаной. Если царевне захочется лично заняться домашним хозяйством, то она может прыгнуть в эту банку и бултыхаться в ней, бить лапками, пока вся сметана не собьется в масло, лягушка оттолкнется от него и выпрыгнет из банки. На лавке стоит коробочка на случай, ежели царевичу вздумается взять царевну с собой на прогулку.
А еще лягушка попросила Иванушку поставить банку с водой, а в ней невысокую лесенку. «Буду, – говорит, – твоей погодницей, как в старину делали. К ненастью лягушка-погодница садится на дно, а к ясной погоде со дна по лесенке поднимается». С тех пор Ивана-царевича просили узнавать у младшей царевны, какая будет погода. И прозвали ее Погодницей, хотя кроме царской семьи еще никто не знал, что это лягушка.
Хотел Иванушка позвать приятелей и поиграть с ними в «лягушку» с настоящей лягушкой, да еще и говорящей, но Василиса напомнила ему про отцовский запрет, рано, мол, ей показываться людям. Пришлось играть вдвоем. Иванушка стоял в углу, это был как бы его дом, а лягушкин дом был посреди комнаты. Иванушка подбежал к ней и запел:
Я в лягушечьем дому.
Что хочу, то и возьму!
Василиса с первого раза его не догнала, он опять подбежал и спел свою песенку. Тут лягушка прыгнула и шлеп его лапкой по ноге. Пришлось Ивану-царевичу самому быть «лягушкой», стоять посреди комнаты и слушать дразнилку. Играли, играли, а потом лягушка сказала: «Поиграли и хватит. Пора, Иван-царевич, спать-почивать! Рано поутру в путешествие отправляемся». – А на чем? А куда? А зачем?» «Утро вечера мудренее, – отвечает лягушка. – Спи, ни о чем не беспокойся!»
Заснул Иван-царевич и чудилось ему то ли во сне, то ли сквозь сон, будто девичий голос скликает каких-то нянек, мамок готовить их с Иваном-царевичем в дорогу.
Рано поутру проснулся царевич, позавтракал. Никогда ему такого вкусного завтрака не подавали. Смотрит, под лавкой – пара сапог. Откуда они взялись?
«Это сапоги-скороходы, – сказала лягушка и прыгнула в коробку. – Ну, обувайся, бери коробку – и в путь! Ква-ква! Ать-два!» – скомандовала из коробки лягушка. И добавила, что сапоги сами знают, куда идти, где и когда остановиться.
И пошли они тайными тропами через леса, поля и горы, да так, чтоб их никто не увидел. Где-нибудь у речки в укромном местечке сапоги вставали как вкопаные, на берегу появлялся шатер, в шатре накрытый стол да постель. А лягушка скакала к воде и забивалась в зеленую тину, лягушачий шелк. Как-то Иван-царевич спросил ее, куда они идут. Лягушка ответила, что за приданым, какое батюшка ей оставил. Все отнял Кощей, но одна вещь осталась и она придется Ивану-царевичу по душе. Какая вещь и за что лягушку обидел Кощей, Василиса отвечать не стала: «Много будешь знать, скоро состаришься». Стариться Иван-царевич не хотел и расспросы свои прекратил.
И вот однажды, ложась спать, увидел Иван-царевич зарево от одного края неба до другого. Утром снова в путь. Чем дальше шли, тем жарче делалось. Вышли на крутой черный берег и увидели реку, что текла не водой, а огнем. И волны были огненные, и пена, и струи в водоворотах.
– Нам с тобой нужно попасть на тот берег и взять там мое приданое, – сказала лягушка. – Как переправиться, спрашиваешь? Да очень просто! Мы эту огненную реку перепрыгнем. Или я не лягушка? Садись на меня!
– Я ж тебя раздавлю! – испугался Иванушка.
Но тут лягушка стала раздуваться. Иван-царевич вскочил на нее, уцепился как мог. Лягушка все раздувалась, сделалась больше лошади, оттолкнулась великанскими лапами и пронеслась над огненной рекой. Иван-царевич спрыгнул, и лягушка опять уменьшилась. Оглянулся, река текла уже не огнем, а дымом. «Скоро она паром пойдет, потом кипятком. а там остынет и сделается просто рекой, рыбы в ней опять заведутся, – сказала лягушка. – Злой Кощей ее поджег, чтоб не добралась я до своего приданого, Но ты меня выручил. Видишь вон то высокое горелое дерево? Влезь на него и достань то. что лежит в черном гнезде».
С трудом взбирался Иванушка на горелое дерево. Но где вы видели мальчишку, который не сумел бы этого сделать? Сунул руку в гнездо, достал оттуда странное яйцо с кожаной скорлупой и спустился к лягушке. Положил перед ней яйцо и удивился: да это же мяч! Кожаный, а внутри пух. Такие в те времена были мячи. Только и всего? И ради мячика надо было прыгать через огненную реку?
– Этот мяч мне батюшка подарил, – сказала лягушка. – Я спрячусь, а ты ему скажи: «Мячик-мяч, ищи, а не прячь!» Вот посмотришь, что будет», – и как сквозь землю провалилась. «Мячик-мяч, ищи, а не прячь!» – сказал Иванушка. Мячик запрыгал, совсем как лягушка, хоть и без лапок, допрыгал до горы и покатился вверх. Докатился до вершины, а там лягушка сидит, смеется: «Видал? Он везде меня найдет. Только огненной рекой его и остановишь. Смотри, река уже водой пошла!» «– Будем опять прыгать?» – спросил Иванушка. Лягушка вместо ответа поскакала к реке, мячик – за ней. Потрогала воду лапкой, отдернула, слишком теплая еще. И тут не лягушка стала раздуваться, а мяч.
Соскользнул он на воду, раскрылся, как цветок, и превратился в лодочку с пуховым ковром на дне. Сели в лодку, нашлись и весла. Переправились через реку, лодочка опять стала мячом. Мяч прыгнул за лягушкой в коробку. Иван-царевич поднял коробку и пустился в обратный путь.
Братья уже его поджидали: «Вот он! Лягушонку с приданым в коробчонке тащит! А приданое-то какое! Гы-гы! Мячик! А сам уже скакать у лягушки научился! Ишь, как к дому сиганул!» Не знали братья про сапоги-скороходы.
Иван-царевич переобулся, сапоги-скороходы под лавку. А лягушка – к банкам с молоком. В той умылась, в другой поплавала, из третьей попила. В стеклянной банке узнала, какая будет погода. И прыг в банку со сметаной – для Иванушки свежее масло сбивать.
После ужина попросил Иванушка лягушку рассказать про Кощея Бессмертного. «Страшно рассказывать», – вздохнула лягушка. «А ты что-нибудь смешное про него расскажи!» – предложил Иванушка. И вот что он услышал.
В некотором государстве росла девочка, да такая умница, что даже старые люди ходили к ней за советом. И прозвали девочку Премудрой. Прослышал про то Кощей Бессмертный: а вдруг она вырастет и разузнает или разгадает, где Кощеева смерть спрятана. Прилетел, дохнул на девочку огнем, окутал дымом и унес. Ее отец пустил с крыльца волшебный клубок и пошел за ним искать дочь. Но Кощей поймал старика и спрятал в потайном подземелье. А клубок покатился к девочке, Кощей его не сразу приметил.
– Может, не клубок, а мяч? – перебил Иван-царевич. – Может, ты и есть Василиса Премудрая? А в сказке твоей ничего смешного пока нет!
– Ква-ква! Много будешь знать – скоро состаришься. Смешное сейчас будет.
С тех пор, как премудрая девочка появилась у Кощея во дворце, никуда он больше не летал, никого не похищал, а сидел вместе с Премудрой. Днем золото свое считал, ночью следил, как она воду переливает. Какую воду? Да всю, что была у Кощея: из ведра в бадью, из бадьи в рукомойник, из рукомойника в таз, чтобы вся вода в доме к утру оказалась не в той посуде, в какой вечером была. А чтобы удержать Кощея дома, девочка одну монетку спрячет, Кощей ее недосчитается, и давай заново считать. Из одной посудины воду не перельет, Кощей узнает и давай искать, какая вода не перелита. В конце концов Кощей разгадал ее хитрости, разгневался и говорит: «За то, что столько времени из-за тебя негодницы я просидел дома и никаких злодейств не совершал, казню тебя страшною казнью. Одно только может тебя спасти: придумай сказку, у какой нет конца. Надоело мне ваше «и стали они жить-поживать, добра наживать»! А по-моему, лучше «и продолжали они бить-убивать, добро воровать!»
– Она придумала сказку? – спросил Иванушка.
– Такие сказки давно придуманы, – ответила лягушка. И вот что услышал Кощей. «В одном болоте жила-была лягушка, по имени Квакушка, по отчеству Поскакушка. Вздумала лягушка вспрыгнуть на мост, присела, и завяз у нее в тине хвост. Дергала, дергала, выдернула хвост, да завяз в тине нос…» «А дальше? – спросил Кощей. «Дальше? Дергала лягушка нос, так завяз в тине хвост». Тут Кощей рассмеялся: «Дура ты, хоть премудрой зовут! Нет у лягушки хвоста! Рассказывай дальше!» Девочка опять про то, как лягушка дергала то нос, то хвост, и конца сказке не было. А Кощей смеялся: «Вот дура! Это у головастиков или у тритонов хвосты, а у лягушек их нет! Так и быть, помилую тебя за твою глупость. А чтобы ты убедилась, есть у лягушки хвост или нет, превращу тебя на три года в лягушку. И если кто тебя, уродину, полюбит, ты опять станешь человеком,» В тот же миг неведомая сила перенесла лягушку за тридевять земель на грязное болото. И вдруг Кощей увидел, как за нею поскакал… Ну, неважно, что поскакало.
– Мяч поскакал! – закричал Иван-царевич. – Это тебя лягушкой сделали! А скоро ли пройдут эти три года? А сколько еще осталось? А я тебя сразу полюбил. Я вообще люблю животных!
– Это не совсем то, – вздохнула лягушка. – Главное, ты согласился взять меня в жены. Спасибо тебе!
Тут в дверь постучали и позвали Ивана-царевича во дворец.
Вернулся он весь в слезах: – Царь-батюшка созвал нас, своих сыновей, и велел, чтоб каждая из трех его невесток за ночь соткала ему ковер. Но ведь ты лягушка. Твоя ткань – болотная тина.
– Не горюй! – успокоила его лягушка. – Ложись спать. Утро вечера мудренее.
Лег Иван-царевич и увидел то ли во сне, то ли сквозь сон, как лягушка раздувается, растет. Лопнула на ней лягушачья шкура, упала на пол, а из нее вышла веселая девушка в золотом кокошнике на голове, в зеленом платье с узорами, будто цветы на лугу, в красных остроносых сапожках. Наподдала лягушачью шкуру носком сапожка, затолкала ее под лавку. «Ну и красавица! Куда красивее, чем жены старших братьев! – подумал Иван-царевич.– Может, лучше бы она такой и осталась? А как же лягушка? Жены у многих есть, а говорящей лягушки нет ни у кого!»
А красавица выбежала на крыльцо и позвала: – Эй, няньки, мамки, поварихи, ткачихи! Сотките для меня ковер, как у батюшки моего ткали!
Проснулся Иван-царевич. Глядь, посреди горницы лежит длинный круглый сверток. «Вот и ковер», – говорит лягушка. – Неси его царю-батюшке!
Обрадовался Иванушка и ковру, и лягушке, но чуть-чуть пожалел, что пропала куда-то красивая, добрая девушка. Поднял он большой тяжелый сверток, поволок его во дворец. Тут его обогнал сначала Гаврила с маленьким свертком, потом Данила со свертком чуть побольше.
Развернул Гаврила свой сверточек. Посмотрел царь Микидон и сказал: «Что ж, коврик пригодится. Постелем у порога, пусть ноги об него вытирают». Развернули другой коврик, побольше. «А этот, – сказал царь, – постелем в опочивальне, чтоб не вставать голыми пятками на пол».
И вот перед царем развернули ковер, какой дала Ивану-царевичу лягушка. Царь ахнул, никогда он такого дива не видал! На ковре – все его
царство с городами и деревнями, лесами и полями, реками и озерами. И даже с одним болотом, у края которого, если получше вглядеться, выткана золотая стрелочка с красным сердечком на конце. «А этот ковер, – сказал царь Микидон, – мы велим повесить в зале, где я чужеземных послов принимаю. Пусть видят и мое величество в короне, и все мое прекрасное царство!»
Узнали про это старшие невестки царя: «Вот тебе и лягушка! Жалко, не подглядели, как она ковер ткала».
Прошло время, царь опять призвал сыновей: «Хочу, чтоб ваши жены снова показали свое искусство. Пусть каждая за ночь испечет мне пирог!»
Иван-царевич вернулся домой весь в слезах и говорит лягушке: «Царь-батюшка велел за ночь испечь ему пирог. Как же ты его испечешь своими лягушачьими лапками? Ты же только масло умеешь сбивать!» – Не печалься, – утешила его лягушка. – Ложись-ка спать. Утро вечера мудренее.
Лег Иванушка и опять увидел то ли во сне, то ли сквозь сон, как надувается лягушка, как лопается ее шкура в пупырышках, как выходит из нее красавица в платье цвета изумруда, как заталкивает она острым носком красного сапожка лягушачью шкуру под лавку, как бежит на крыльцо: – Эй, няньки, мамки, ткачихи, поварихи! Испеките мне пирог, какой батюшке моему пекли!
Неужели завтра, проснувшись, он больше не увидит этой красавицы? А как было бы хорошо, если б остались и она, и лягушка. Ведь добрая красавица никакого зверя, даже ужа-желтопузика, из дому не прогонит. Как дружно, как ладно жили бы втроем! С такими мыслями Иван-царевич окончательно уснул и не узнал, что две старших невестки посылали своих служанок подглядывать за лягушкой, как она пирог печет. Но Василиса разгадала их хитрость и велела нянькам, мамкам, поварихам продолбить печь сверху, поставить рядом с дырой квашню с тестом и скрыться на время. Быстро вынула из-под лавки лягушачью шкуру, превратилась в лягушку, вспрыгнула на печь, дождалась, пока носы служанок прижмутся к окнам, и давай лапками бросать тесто через дыру внутрь печи.
Служанки все рассказали хозяйкам, те вывалили тесто в печь, в золу, пепел и сажу. Пироги у них, когда испекли, вышли черными, горелыми, невкусными. Один пирог царь Микидон велел отдать свинье, другой – дворовой собаке. Зато Василиса той ночью опять вылезла из лягушачьей шкуры и допекла вместе с помощницами пирог. Тем временем ткачихи выткали полотенце с красными узорами: тут были и цветы, и девушки в хороводе, и конь, у которого вместо хвоста была еще одна голова с гривой, а на коне между конскими головами сидела всадница, подняв к небу руки. Гости так и ахнули.
Развернули полотенце и увидели чудо: грозные башни, зубчатые стены, внутри них сахарные дома-терема. Есть жалко и не есть жалко! Гости ели да нахваливали и пирог, и хозяйку, что его пекла. Вот бы ее увидеть! «Лягушка она! – кричат Гаврила с Данилой. – Квакушка пучеглазая!» А гости думают: «Что ж, лицом, наверное, некрасива, зато душа добрая. А искусница какая!»
А Иванушка только о красавице и думает, тоскует по ней. Неужели она ему всего-навсего привиделась? Вернувшись домой, первый раз лягушке не обрадовался. «Много думаешь, Иванушка, – сказала она.– Вот и состарился, но, к счастью, самую малость. Был мальчик, стал добрый молодец! Да красавец какой! Не горюй, скоро сбудется то, о чем и не мечталось».
Тут его опять вместе с братьями позвали к отцу: «Ведите жен во дворец. Устраиваю праздник. Пусть люди полюбуются на ваших красавиц!»
Пришел Иван-царевич и чуть не плачет. Полились бы слезы, да стал он большим, даже перед лягушкою плакать постеснялся. «Что, Иванушка, невесел, что – ква-ква! – головушку повесил?» – спрашивает лягушка. «Как не печалиться? – сказал Иван-царевич. – Устраивает батюшка праздник, велел нам с братьями своих жен привести. Что ж, прыгай в коробку, понесу тебя на пир. Будь там ребятишки, они б тебе обрадовались. А это взрослые. Начнут смеяться над тобой, надо мной, а там, глядишь, и над самим батюшкой царем Микидоном. Женил, мол, сына на лягушке! Ни в каком царстве отродясь такого не бывало! А как ты сядешь? Прямо на стол? Или раздуешься, вырастешь, как было перед огненной рекой, рассядешься, как все, на лавке?»
– Не горюй, Иван-царевич, не сокрушайся! – отвечает лягушка. – Иди-ква-ква! на пир и скажи, что буду через час. Услышишь шум-гром, гости всполошатся, а ты их успокой: это, мол, твоя лягушонка в коробчонке едет.
Явился Иванушка на пир, а Гаврила и Данила с женами уже там. Жены разодетые, все в золоте-серебре, в камнях-самоцветах. Губы накрашеные, лица в белилах, щеки в румянах, брови сажею подчернили, каждая как картина.
– А где ж твоя жена? – потешаются братья. – Или ты коробчонку потерял?. Так принес бы свою красавицу хоть в платочке. Право слово, все болота обойдешь, нигде другой такой не сыщешь!
Сели за столы. Рядом с Иваном-царевичем пустое место, а перед ним два нетронутых прибора. Кто ест, кто пьет, а разговор об одних лягушках, Вот над головами гостей лебеди проплывают, да только жареные, на блюдах, которые слуги разносят. Сразу такой разговор: «Журавли и аисты лягушек едят. А лебеди едят их или нет? А лягушки лебедей? Ну, это мы скоро увидим».
– Хватит! – рассердился царь Микидон. – Чем языками болтать, лучше вы, снохи мои разлюбезные, спойте нам что-нибудь!
Тут встала жена Гаврилы, запела, а гости подхватили знакомую песню:
Иван, а Иван, проводи меня домой!
Мой домок недалек.
Собачка на речке побрехивает,
А курочка на печке лепешки печет,
А хозяин на печи обувается,
А медведь на дворе умывается,
А свинья под мостом овес толчет,
А лягушка на дворе песню поет.
Ква-ква-ква!
– А тебе, Иван-царевич, – продолжала жена Гаврилы, – как у вас, у ребятишек, поется, желаю сорок стаканов сухих тараканов, сорок кадушек моченых лягушек!
Тут и жена Данилы спела частушку:
У моего миленочка
Новенькие тапочки.
Выставляет, выйдя в пляс,
Как лягушка, лапочки.
Подхватила жену Гаврилы под локоток, пляшут с топотом и орут на всю трапезную палату:
Мы с миленочком сидели
У прудочка, у пруда.
Нас лягушки напугали.
Не пойдем больше туда.
А пьяные гости грянули уж совсем несуразное:
Головы мышиные,
Ноги лягушиные! Ква-ква!
Рассердился царь Микидон, как даст кулаком по столу, все сразу протрезвели и замолкли. И тут как бы в ответ что-то загремело, загрохотало за окнами. Повскакали гости с мест, кто к окнам, кто под столы.
– Не бойтесь! – успокаивает Иван-царевич.– Это моя лягушонка в коробчонке катит.
Все бегут на крыльцо, в окна глядят. Подкатывает к крыльцу шестерка белых коней, гремят кони золотыми подковами, из ноздрей огонь пышет. А за конями золоченая карета. Открыл Иван-царевич дверцу кареты, подал руку царевне. И на землю ступила такая красавица, какой, наверное, до тех пор и земля-то не носила. На кокошнике сияет золотой месяц, а платье синее, как небо с частыми звездами, золотыми и серебряными. Идет она величавой плавной поступью, будто лебедушка плывет. «Не хочу, – подумал Иван-царевич, – чтобы она после всего этого опять лягушкой скакала.» «Ну,что? – сказал царь Микидон. – Видали, какова лягушонка? А вы-то раскричались, расквакались! Был бы чародеем, превратил бы вас в лягушек, а кого и в жаб!»
Но Иван-царевич на-радостях всех простил и представил царевну гостям: – Величают ее Василиса Премудрая. Прошу любить и жаловать! – взял свою красавицу под руку и повел к праздничным столам.
Глядят гости на Василису Премудрую, не наглядятся. А пристальнее всех глядят жена Гаврилы и жена Данилы, прямо-таки глаз с нее не сводят, следят за каждым движением. Глядь, что такое! Поднесут Василисе чару с вином, она пригубит, а вино тайком выльет в широкий рукав. Поднесут лебединое крылышко, она косточки в другой рукав кинет. А лицо печальное: жаль Василисе Премудрой красивую птицу. Старшие царевны решили, что она не зря так делает, и давай потихоньку кости кидать в один рукав, а остатки щей (меда с вином им было жалко) льют в другой рукав.
И вот за окнами раздались звуки гуслей, гудков (так назывались старинные скрипки), дудок, труб, бубнов, барабанов. Все вышли на широкий луг перед дворцом плясать-танцевать. Иван-царевич – с Василисой Премудрой, Гаврила и Данила – с женами. Царь Микидон сел в кресло, любуется на них. Гости ждут, когда царевичи с царевнами начнут танец, за ними и все пойдут.
Василиса Премудрая с Иваном-царевичем вошла в круг, сначала плавно выступала, потом закружилась под музыку. Все только на нее и смотрят. Тут она как взмахнет рукавом, и все оказались на берегу озера, не было его, и вдруг появилось. Взмахнула Василиса другим рукавом, по озеру поплыли белые лебеди. Тогда жены Гаврилы и Данилы тоже замахали рукавами, сначала щами гостей облили, потом обглоданными косточками их закидали. Одна кость угодила царю Микидону прямо в глаз. Поднялись шум, крик, неразбериха.
Никто и не заметил, что Иван-царевич куда-то пропал. А он, пользуясь суматохой, прибежал домой, вылил кошкам все молоко и сметану из банок, вылил воду из стеклянной банки, куда лягушка спускалась по лесенке предсказывать погоду, вытащил из-под лавки лягушачью шкуру. Шкура вертелась в его руках, словно выскользнуть хотела. Иван-царевич швырнул ее в горящую печь, вспыхнула шкурка зеленым огнем и осталась от нее только горсточка пепла. «Больше не быть моей Василисе лягушкой! – обрадовался Иван-царевич. – Вот как умно я придумал!» Хотел было бросить в печь и лягушкину коробку, но услышал печальный голос Василисы Премудрой:
– Что ж ты наделал, глупенький Иванушка! Зачем сжег шкурку? Не ты ее на меня надевал, не тебе ее и снимать. Ну, побыла бы я лягушкой еще два дня и две ночи, только всего и оставалось от трех лет. Повенчались бы мы с тобой по-настоящему и весь век прожили бы вместе! А теперь ищи меня в тридевятом царстве, в тридесятом государстве, у Кощея Бессмертного. Если я сейчас же туда не вернусь, прилетит Кощей, погубит все царство ваше, а тебя возьмет с собой, прикует цепями в подземелье, начнет пытать на медленном огне. Прощай, Иван-царевич, суженый мой! Не поминай лихом!
Иван-царевич и оглянуться не успел, как она пропала. А если б успел, то увидел бы, как Василиса Премудрая сняла красные сапожки и надела на ноги сапоги-скороходы, Держит Иван-царевич красные сапожки с острыми носами и плачет. Вот и все, что у него осталось от Василисы!
Нет, не все! Есть еще коробка, не успел ее бросить в печку. Счастье, что не сжег! В коробке приданое Василисы – кожаный мяч, пуховый внутри. «Мячик-мяч! Ищи,а не прячь!» – с грустью вспомнил Иван-царевич. Мяч выскочил из коробки, запрыгал, как лягушка, к двери и давай об нее биться. Так он и бился об дверь, пока Иван-царевич снаряжался в путь, клал в лягушкину коробку дорожные вещи и припасы, снимал со стены лук и колчан со стрелами. Но вот мяч перескочил через порог и покатился искать свою хозяйку, а Иван-царевич пошел следом. Даже с отцом не простился. Батюшка увидит, что нет на стене лука со стрелами и поймет: значит, что-то приключилось с Василисой Премудрой и царевичу надо скорее ее спасать.
Катится мяч, подпрыгивая, как лягушонок, по полям, по горам, по лесам. Станет Иван-царевич на ночлег и мяч вырастет, раскроется, пух внутри него превратится в перину и подушку. Мяч опять закроется, сделается дорожным шатром, защитой от непогоды, от диких зверей и лихих людей. А если река встретится, то мяч, раскрывшись, обернется легкой лодочкой и переправит Иванушку на другой берег.
Шли они, шли, но до реки, которая когда-то текла огнем, пока не дошли. Еще бы! Если даже в сапогах-скороходах до нее не за один переход доберешься, то сколько же надо идти в простых сапогах. А по пути дичи настреляй на обед, ягод набери и грибов. Подстрелит Иван-царевич тетерку или зайца, и чуть прощенья у них не просит. Но не умирать же с голоду! Тогда никого не спасет он от Кощея Бессмертного, не вызволит свою Василису. Смерть бедных птиц и зверьков у него в колчане со стрелами. А Кощеева смерть?
Катится мяч, выискивает тропки в лесах и на болотах, взбирается на горки и скатывается с них. Иван-царевич и шутит над ним, и хвалит его, но мяч молчит. Не с кем Иванушке словом перемолвиться. Раньше, бывало, он в лесу то кусту что-то скажет, то цветку, то зайчонку или ежу. Но для этого надо хоть на миг остановиться, а он идет не на прогулку. Говорят, нет на Кощея оружия, каким его сразишь наповал, потому и Бессмертным кличут. А может, стрельца на него не нашлось и таких стрел, как у царевича в колчане?
Шел Иван-царевич и время тоже шло. Сошла земляника, а за нею – черника, зато пошли грибы и поспела лесная малина. Кончились соловьиные трели, стоны кукушки. Тихо стало в лесу. Только птенцы покрикивали из гнезд, зовя родителей: «Я здесь!» «Я есть!» или этак жалобно – «Е-е-есть!» А там и они стихли. И вдруг заурчали, заквакали лягушки, будто Василиса их послала. Река, что текла огнем, совсем вылечилась. Даже лягушки по берегам развелись. Мяч весело спрыгнул с обрыва в воду, превратился в лодку и стал ждать Ивана-царевича. Никакое течение не могло стронуть его с места.
Переправившись через реку, Иван-царевич сразу понял: началось тридевятое царство! Где же еще черное, как головешка, дерево, куда он забирался за мячом, могло опять превратиться в пышный зеленый дуб? Кроме зверей и птиц в лесу попадались еще какие-то существа. На березах сидели русалки в белых рубашках с темными, как у березы, крапинами, хотели потолковать с Иванушкой, но тот, спеша за мячом, успел им только помахать. Зеленый леший вздумал поводить его по лесу, поморочить, но какое дело мячу до лешего, катится себе и катится. Встал было на пути старичок-лесовичок, зипун цветными клочьями торчит, как лесной мох, бородка беленькая, лицо красное, как редиска, а морщинки белые. Его придется уважить, ответить на все его расспросы, выслушать все его истории, а времени нет, пропадет у Кощея Василиса, погибнет. Но мяч пробежал сквозь старичка,и тот растаял,как дым.
Кроме того, то ли звери и птицы в тридевятом царстве могли говорить по-человечьи, то ли Иван-царевич начал понимать их язык. Только и слышалось: «Чей ты? Зачем? Куда? Как звать-величать?» В другое время Иванушка непременно бы им ответил, а тут ему было совестно, что он такой невежа, но времени на разговоры не было. Он думал об одной Василисе да о том, как бы убить Кащея, хоть тот и Бессмертный.
Думал он и том, как бы в этом тридевятом царстве не помереть с голоду. Ягод много, но все это волчьи ягоды разного цвета и вида, а из грибов одни мухоморы да поганки всех цветов радуги. Водят они на лесных полянках хороводы, образуя, как их называют в народе, ведьмины круги. Прицелишься из лука в птицу или зверя и слышишь: «Ты чего? Жить! Жить хочу!» Поневоле опустишь лук и вернешь стрелу в колчан.
Вдруг ему попался крохотный волчонок. Говорить по-человечески он еще не мог, только повизгивал. «Совсем беспомощный! – подумал Иван-царевич. – Все равно его кто-нибудь съест. Так уж пусть это буду я». И тут к нему подошел волк, вежливо поздоровался, спросил, как его зовут, и сказал: «Иван-царевич, пощади моего детеныша. Я тебе еще пригожусь!» Пришлось отпустить волчонка.
То же было и с вороненком, выпавшим из гнезда. Слетел к Ивану-царевичу черный ворон: «Пожалей моего детеныша. Я тебе еще пригожусь!» Пришлось Иванушке на дерево лезть, класть вороненка в гнездо, а то его родители сами с таким делом не сладят. С дерева он увидел, как синее море набегает на розовый песок. Мягок песок, а держит море, не дает ему залить всю землю.
Слез Иванушка с дерева и очень обрадовался, что мяч покатился к морю. Хоть на бегу, а морем полюбуется. Видит, по песку ползет рачонок. Волна его туда забросила, а назад не взяла. Сейчас его какая-нибудь чайка склюет! «Невелика добыча, – подумал Иван-царевич, – но хоть, как говорят, червячка заморю». И тут вылезает из моря старый морской рак: «Пощади моего детеныша. Я тебе еще пригожусь!» Пришлось тащить рачонка на ладони, чтобы отдать родителю и волнам. Но недолго Иванушка оставался голодным.
Катился мяч вдоль моря, свернул в сосновый бор. Глядь, между соснами избушка на курьих ножках. «Может, Кощей отдал Василису Бабе Яге?» – подумал Иван-царевич. А мяч подкатился к избушке, вернулся к Иванушке и давай прыгать, бьет царевича по губам: говори, мол, что положено.
«Избушка, избушка, – вспомнил царевич. – Стань по-старому, как мать поставила! Повернись к лесу задом, ко мне передом!» Избушка повернулась к Ивану-царевичу окошком и крылечком, с крылечка опустилась лесенка. Мяч покатился по ней и начал биться об дверь.
«Здесь она!» – обрадовался Иванушка и вошел в избу. Оглядел горницу. Нет Василисы! Одна Баба Яга, костяная нога, на печи, на девятом кирпиче, зубы – на полке, а нос к потолку прирос. «Зачем, – ворчит, – пожаловал? Дело пытаешь или от дела убегаешь?» Обычно одни посетители убегали от нее сломя голову, другие, похрабрее, обзывали ее старой хрычовкой, после чего учили старуху вежливости. Но от этого гостя Яга услышала такое, чего ей и не снилось.
– Здравствуй, моя ненаглядная красавица Василиса Премудрая! – воскликнул Иван-царевич. – Мало проклятому Кощею, что он превратил тебя в лягушку. А теперь из-за того, что я спалил твою лягушачью шкуру, это чудище превратило тебя в Бабу Ягу! Зовут его Бессмертным. Но его смерть тут, у меня в колчане!
Удивилась Яга: – Сколько живу, никто не называл красавицей, никто не принимал за Василису Премудрую, не радовался мне, старому чучелу! Все для тебя сделаю. Только проси скорей, пока я добрая!»
– Так ты на самом деле Баба Яга? – ахнул Иван-царевич.– А почему мяч сюда прикатился, если Василиса не у тебя? Где она?
– Видать ты, добрый молодец, обычая не знаешь, – остановила его Баба Яга. – Сначала попей, поешь, в баньке попарься, а там и спрашивай! Да жива она, жива!
Тут Иван-царевич напился, наелся за все дни, пока шел по тридевятому царству с его говорящими зверями и птицами, с ядовитыми грибами и ягодами. Яга рассказала царевичу, что Василиса Премудрая сейчас у Кощея. Увидел, какою она стала красавицей, и вздумал на ней жениться. «К моей, говорит, силе да злобе твои бы ум да красоту, мы бы всему миру стали владыками!» Дай срок подумать, завтра ответа ждет.
– Убью его, хоть он и Бессмертный! Может, его так только прозывают?
Вот она Кащеева смерть! – разгневался Иван-царевич и показал на свой колчан со стрелами.
– Все бы вам, добрым молодцам, в драку лезть, все бы мечами махать да стрелами сорить! – сказала Баба Яга.– Нет, чтоб головой поработать, мозгами пошевелить. Зато Василиса у тебя и впрямь премудрая. Была она здесь. Потому тебя мяч и привел. Велела, чтоб ребячье удальство тут оставил, а ума-разума набрался. Так вот. Кощеева смерть не у тебя в колчане. Привел бы тебя мяч в Кощеев дворец, там и была б твоя смерть. Обойди дворец, выйди опять на берег моря, отыщи самый высокий дуб. На дубу спрятан сундук, в сундуке сидит заяц, в зайце – утка, в утке спрятано яйцо, в яйце – игла, а на кончике иглы – Кощеева смерть.
– Как же так? – удивился Иван-царевич. – Заяц не бегает, кору не грызет. Утка не плавает, не летает и яйцо никак не снесет. Непонятно, как она к зайцу в брюхо попала, она ж не морковка. Сколько времени они сидят взаперти?
– Сорок тысяч лет и два с половиной месяца, – ответила Яга.– Они ведь неживые. Оживут, когда их потревожат. Смотри ж, доберись до иглы, сломай ее. Если даже одна утка останется в живых, то Кощей поболеет и опять станет бессмертным. Ох, не могу, устала от доброты. Сгинь с глаз моих!
Тут мяч давай биться в дверь, царевич поклонился Яге и пошел за мячом.
За сосновым бором высились голые камни (их называют бараньими лбами). Бегал, бегал мяч перед бараньими лбами, нашел для Ивана-царевича узкую расщелину в скале. Мяч легко юркнул в нее и покатился вверх, а Иванушка еле-еле протиснулся. Наконец, он выбрался из каменной щели и увидел перед собой роскошный дворец Кощея Бессмертного.
Перед высоченной оградой били хвостами львы и тигры. Сейчас заревут, кинутся на царевича. Но мяч вырос, вывернулся наизнанку. Этакое лохматое страшилище! Львы с тиграми поджали хвосты и – наутек, только их и видели. Страшилище взвизгнуло от радости и опять стало мячом. Запрыгал он так и эдак, ограда такая – не перескочишь! Покатился мяч, ищет проход. Иван-царевич – за ним. В ограде – ни ворот, ни калитки. Лишь узкая щель – палец не всунешь, разве что мизинец. Иван-царевич ткнул туда мизинцем. И в стене открылись ворота.
Мяч подкатился к дворцу, где ждала своей участи Василиса Премудрая и в страшных подземельях томились другие пленные. Сделал царевич всего шажок во двор. Мяч повернул назад. «Проститься хочет», – подумал царевич. А мяч подскочил и как даст ему в лоб. Ничего себе прощанье! Не ходи, мол, за мной, ступай скорей по Кощееву смерть. Увидев мяч, Василиса поймет, почему тот один, без царевича. Мяч незаметно прокрался в покои к Василисе Премудрой. И она, перекидывая его с руки на руку, стала ждать уже не своей гибели, а Кощеевой.
У синего моря за Кощеевым дворцом Иван-царевич легко нашел самый высокий дуб. Никто его не стерег. Львы и тигры разбежались от неведомого страшилища. Высоко на дубе, как странный квадратный желудь, висел на цепях золоченый сундук. Царевичу не впервой было взбираться на такие деревья. Влез, пополз по ветке и принялся распутывать и отвязывать ржавые цепи. Они выскользнули из рук, тяжелый сундук рухнул на землю, треснул и разбился.
И в тот же миг во дворце Кощей ворвался в Василисины покои:
– Ох, батюшки, первый раз за все века заболел! Голова совсем раскалывается! Вылечи меня, Премудрая! Ничего для тебя не пожалею! Ой, не надо, кажись, полегчало.
А это у моря выскочил из треснувшего сундука толстобрюхий, неживой заяц и помчался во весь опор, унося Кощееву смерть. Иванушка слез на землю, схватил лук, выстрелил, но стрела отскочила от убегавшего зайца. Царевич заплакал – упустил на горе всем людям Кащееву смерть! Но из лесу выскочил волк, догнал зайца, притащил в зубах царевичу: «Ты пощадил моего детеныша. Вот и я тебе пригодился!» И вспорол зайцу брюхо.
Кощей во дворце завопил пуще прежнего: «Василисушка, спасай! Брюхо схватило! Живот лопается! Ой нет! Чуть полегчало!» А это у моря из зайца вылетела утка, хотела клюнуть царевича прямо в сердце, но тот увернулся, а утка улетела. И от нее стрела отскочила, утка тоже была заговоренная. Заплакал Иван-царевич, опять упустил Кощееву смерть!
Тогда из лесу вылетел черный ворон, погнался за уткой, схватил ее, принес в клюве к ногам Ивана-царевича: «Ты пожалел моего детеныша, вот и я тебе пригодился!» Из утки вывалилось яйцо, схватил его Иван-царевич, сжал в руке: «Вот она Кощеева смерть! А люди и не узнают, от какого зла они спасены на все будущие века!»
Тем временем Кощей во дворце заорал не своим голосом, хоть и свой у него был жутким: «Сердце! Сердце схватило! Ой, жмет!» И вдруг крик сменился стонами и вздохами. Если б он не ахал, не охал, то услышал бы,, как у моря не своим голосом закричал Иван-царевич: «Нет злодея хуже меня! Мог спасти всех людей, а вместо этого погубил их. Кощей еще лютее станет, кого убьет, кого рабом сделает! Упустил я его смерть, больше никто никогда ее не сыщет!» Ведь яйцо вырвалось у Иванушки из рук, укатилось к морю и, верно, навеки пропало в морской глубине.
Вдруг Иван-царевич сквозь слезы увидел и глазам своим не поверил: выползает из моря рак, тащит в клешнях яйцо, отдает царевичу. «Ты, – говорит, – донес моего детеныша до моря, а я твою пропажу – до земли». Схватил царевич яйцо, ударил об камень, вынул из него иглу, положил на ладонь. Кончик иглы извивается, ужалить хочет – это и есть Кощеева смерть.
«Надо же! – подумал Иванушка. – Малость – простым глазом не углядишь, а сколько от нее зла по всей земле, на все века. Может, и у других людских бед такие же причины? Но как до них доискаться?»
А Кощей в это время метался по дворцу, и от его криков у всех, кто там был, леденела кровь. Но вот Кощеев крик долетел до самого моря и оборвался. Это Иван-царевич положил иглу на камень, ударил по ней другим камнем, искры полетели во все стороны, игла сломалась. Искры долго сверкали и не гасли, и от них было радостно небу и земле.
Искры еще горели и сверкали в небе, когда Иван-царевич вступил во дворец. Василиса Премудрая уже освободила пленников и они, веселые, вышли его встречать. Вместе с ними вышли слуги и рабы Кощея. С этого дня они навсегда освободились от страха и перестали служить злу. «Слава герою! Слава победителю злого Кощея!» – слышалось со всех сторон.
Юный победитель к такому не привык и вспомнил народную поговорку: «Слава тебе тетереву, что ноги мохнаты!» Победить-то Кощея он победил, но ни разу даже не видел своего противника, победа была заочной.
– Покажите мне хотя бы Кощеево тело, – попросил Иван-царевич. – Хочу увидеть, кого же я победил!
Показывать было нечего. Когда Кощея не стало, что-то рухнуло на пол со страшным грохотом. Но вместо ног на мраморном полу валялись две кочерги, вместо рук – грабли, вместо туловища – колода, из какой пьет скотина, вместо головы – пивной котел. Утварь унесли в кладовку, пригодится в хозяйстве. Ивану-царевичу показали только самый обыкновенный грубый булыжник. «На что он мне?» – спрашивает царевич. «Да это ж Кащеево сердце!» – объясняют ему. Иван-царевич взял кувалду и разбил булыжник на куски. Ничего страшного внутри не оказалось, камень как камень.
Тут в зал вошла Василиса Премудрая. Ее вел под руку измученный, но веселый старик, отец Василисы, освобожденный из подземелья. Он обнял, поцеловал Ивана-царевича и сказал, что лучшего жениха для его дочери в целом свете не найдешь. «Как жених? – удивился царевич. – Нас же обкрутили!» «Как это обкрутили?» «Да вокруг ракитова куста!»
Оказалась, то была еще не свадьба. Иван-царевич думал тогда, что его невеста – не людского рода, а лягушка, хоть и говорящая. Вот вернутся они из тридевятого царства и обвенчаются в церкви. Как порадуются на них отец Василисы вместе с царем Микидоном! А пока пусть жених и невеста поцелуют друг друга в сахарные уста.
А потом все принялись благодарить друг друга. И было за что! А царевич со стыдом вспомнил, что так и не сказал спасибо волку, ворону и морскому раку, слишком был занят Кощеевой смертью. Но Василиса Премудрая его успокоила. Она знает, как их позвать, царевич поблагодарит их на обратном пути.
В старину сказки кончались веселым пиром. Рассказчик, дескать, на нем был, мед-пиво пил, по усам текло, в рот не попало. Знаете, для чего это говорилось? Чтобы слушатели тут же принялись поить-кормить сказочника. Но пир у царя Микидона и вправду был. Жаль, нас с вами там не было!
