У одного вдовца была дочка. И, как у молодых девиц водится, частенько ходила она к соседям то просто так посидеть, то с какой-нибудь работой. Соседская дочка была ее лучшая подружка. Не обращала наша девушка внимания на то, что люди говорят, будто подружкина мать – ведьма. Та с ней всегда была приветлива и обходилась, как с родной дочерью. И дочь вдовца считала ее чуть ли не матушкой.
Приходит как-то наша девушка на посиделки, сели подружки за прялки, сидят, прядут. А ведьма, будто невзначай, глянула эдак на девушек и говорит:
– Хорошо бы вам вместе, детки мои, в одном доме жить, да всегда рядышком сидеть! Вы уже и сейчас будто две сестрицы! А ты, соседушка,– продолжала она, – могла бы отцу шепнуть, неплохо, мол, в дом помощницу взять. То-то вам вдвоем было бы хорошо. Лучше некуда!
Молодая соседка ничего не ответила, но про себя подумала: ,,Верно, неплохо бы .
Пришла домой и говорит отцу:
– Почему бы вам, батюшка, не жениться? У вас в доме помощница будет, а мне, сироте, – матушка. Я добрую женщину приглядела. Соседку нашу, она всегда ко мне ласкова!
– Ах, доченька, – отвечает отец, – про нее люди говорят, будто она ведьма. Какая же она тебе матушка?
– Мало ли что злые языки мелют! Возьмите ее, батюшка, в жены. Уговорила отца и женился он на соседке.
И что из этого вышло? Еще свадьбу не отыграли, а мачеха уже себя показала! Так она падчерицу обижала, что и передать невозможно. Работу самую черную дает, целый день до поздней ночи спины бедняжка не разгибает. И не ест досыта. Из одной плошки с собакой ополоски хлебает, да лепешки-опекиши жует. Вместо платья обноски с мачехиной дочери надевает.
Зато свою доченьку мачеха наряжает, на славу, масляными лепешками потчует да сладким гостинчиком карманы набивает.
Оказалась и дочка не лучше мамаши. Подойдет к бедняжке, когда та за работой надрывается, и похваляется:
– Погляди, какое платье на мне! А на тебе одно тряпье. У меня есть лепешечки сладкие, а тебе не дам – шиш тебе!
Не ожидала бедняжка-сиротинушка такого от своей лучшей подружки. Плачет-заливается, сердечко от горя ноет. Пойдет бывало к колодцу, там и наплачется вволю.
Сидит она как-то у колодца, а тут отец идет.
– Видишь, дочка, – говорит он, – сказывал я тебе, что не будет добра от мачехи. Да делать нечего. Терпи, пока жизнь к лучшему не изменится.
– Как вы хорошо говорите, батюшка! Вот я и дождалась вашего доброго слова, а не надеялась, – отвечала дочка. – Я уж как-нибудь сама со своей бедой справлюсь, пойду по белу-свету, поищу себе работы.
– Ну что ж ступай, может, так оно и лучше будет, – согласился отец. Стала наша девушка в дорогу собираться. Просит мачеху проводить ее из дому, как у людей положено. Та на нее раскричалась: чего, мол, еще тебе надо! Разве платье нехорошо? Или рук у тебя нету самою себя обиходить! Так ничего и не дала, только сухих корок сунула. Пошла бедняжка куда глаза глядят. Шла она шла, добралась до мостика, через ручей переброшенного.
– Здравствуй, мостик! – говорит.
– И тебе доброго здоровьица, – отвечает мостик. – Куда путь держишь?
– Иду работы искать.
– Ох, переверни меня на другой бок! – просит мостик. – Сколько лет по мне люди ходят и все по одной стороне и никто не догадается на другую перевернуть. Помоги мне, а я тебе добром отслужу!
Перевернула девушка мостик и дальше пошла. Идет, идет, видит – собачонка шелудивая.
– Здравствуй, собачка! – поздоровалась девушка.
– И тебе доброго здоровьица, – отвечает собачка. – Куда путь держишь?
– Работу ищу.
– Ох вычеши меня, голубушка! Сколько людей мимо прошло, никто надо мной не сжалился. Я тебе добром отплачу! – просит собачка.
Вычесала девушка собачку и дальше пошла. Вскоре к старой груше подходит.
– Здравствуй, груша! – говорит она.
– И тебе доброго здоровья, красавица! Куда путь держишь?
– Иду по белу свету работы искать.
– Ах, обтряси мои плоды! Видишь, мне их удержать не в мочь и никто не оборвет. Я тебе добром отслужу! – просит груша.
Путница обтрясла спелые плоды и сразу дереву стало легче. А сама дальше пустилась. Идет, идет и приходит на зеленый луг. А там бычок пасется.
– Здравствуй, бычок!
– И тебе доброго здоровьица, девонька! Далеко ли путь держишь?
– Иду работу искать.
– Выведи меня с этого луга! … Я тут с незапамятных лет пасусь, и никто меня не выведет. Я тебе добром отплачу! – просит ее бычок.
Вывела она бычка с луга и дальше поспешила. Подходит к печке. А там неугасимый огонь пылает.
– Здравствуй, печка!
– И тебе доброго здоровья, девушка! Далеко ли идешь?
– Службу ищу.
– Ах, выгреби из меня жар! Столько лет он меня жжет, никто его не выгребет. Я тебе добром отплачу!
К печке кочерга приложена. Взяла наша путница кочергу и выгребла из печи жар. А сама дальше пошла. Идет, торопится, подзадержалась.
Идет она дремучими лесами, идет заброшенными дорогами. Кругом ни души. Наконец добралась до лесочка, а там одинокий домик стоит. Вошла. Никого в доме нет. Только старая женщина сидит. Да и та вылитая Баба-Яга!
– Здравствуй, хозяюшка! – говорит наша путница.
– И тебе доброго здоровья, девонька. Ты зачем сюда забрела?
– Я работу ищу. Может вы меня возьмете?
– Почему не взять? Возьму. Работа не трудная, всего-то дел – эти одиннадцать комнат подметать. Помаленьку справишься. А вон там, двенадцатая, туда не смей даже одним глазом глянуть!
– Как скажете, так и сделаю, – ответила девушка, – и сразу, только с дороги передохнула, за работу принялась.
И стала она изо дня в день одиннадцать комнат подметать. А в двенадцатую заглянуть ей и в голову не приходит. И все-таки чудно ей показалось, что на двенадцатую нельзя даже одним глазком поглядеть! Думала-думала, что же там такое? Да так и не надумала. И решила, наконец, хоть в щелочку да глянуть.
Отправилась как-то Баба-Яга в город по своим делам. А нашей девушке только того и надо. Отшвырнула она веник, подобралась к дверям и приотворила: а там посреди комнаты три больших кадки стоят.
— Ох, – думает она, – что же в этих кадках может быть?
Распахнула двери пошире, подошла поближе и видит: в одной – червонцы, в другой – серебро, а в третьей – золото. Тут ей, будто кто-то подсказал, вскочила она в кадку с золотом, с головой окунулась и вся стала золотой.
– Хоть память останется! – говорит.
Но сообразила, что оставаться ей у Бабы-Яги уже нельзя и пустилась что было духу прочь.
Вроде бы все хорошо, да не очень!
Является Баба-Яга из города. Одиннадцать комнат не подметены, ав двенадцатой – дверь нараспашку, на полу золотые следы. Поняла Баба-Яга что к чему. Схватила железные гребешки, уселась на прялку и айда за девицей!
Вот-вот настигнет возле самой печки! Да только печка беглянку пропустила, а на Бабу-Ягу выбросила весь свой жар. Прялка дотла сгорела, а Баба-Яга без памяти свалилась. А золотая девушка уже далеко убежала.
Баба-Яга за ней припустилась, только пятки сверкают. Возле бычка стала ведьма девицу нагонять. Сейчас схватит. А сама кричит, бранью осыпает:
– Ах ты, негодница, ну, погоди, поймаю, сдеру с тебя позолоту железными гребешками!
Но бычок девицу пропустил, а бабу на рога поднял, далеко загнал, отсюда не видать.
А красавица все вперед бежит, около груши Баба-Яга ее опять настигать стала. Но дерево на ведьму рухнуло, чуть было на смерть не придавило. Пока старуха из-под груши вылезала, наша беглянка уже к собачке подбежала.
– Ах, собаченька милая, помоги мне! – кричит.
А Баба-Яга по пятам мчится! Собачка к тому времени совсем поправилась. Шустрая да здоровая стала. Выскочила Бабе-Яге навстречу, рвет, кусает.
Дальше девушка спешит. Перебежала через мостик, только на том берегу оглянулась. Баба-Яга следом за ней на мостик вскочила. А мостик возьми да перевернись. Свалилась злая ведьма в воду, погрузилась по самые уши! Тонет, пузыри пускает, но угрозами так и сыплет:
– Повезло тебе, негодница! Догнала бы, всю шкуру спустила б! Погляди на мои железные гребешки!
Да только напрасны были ее угрозы да стращанья. Здесь, у реки, ее власть кончилась.
А наша золотая красавица уже к дому подходит. Увидал ее петух на отцовском дворе, закукарекал:
– Кука-реку, перешла реку, домой идет свою красу высоко несет! свет – впереди блеск – позади!
Но золотая девушка в дом не пошла. Мачехи побоялась. А пошла она к колодцу, где когда-то слезы лила. Села там, сидит. Увидала ее мачехина дочка, кинулась к матери:
– Мама, мама, наша-то уже вернулась! Поглядите на нее – вся чисто из золота!
– Чего глупости болтаешь!
– Да не болтаю! Там она, у колодца сидит.
Мачеха – к колодцу. Притворилась, подольстилась, ласковым голосом в дом зовет. А сама выведывает, где была, да что делала, почему вся в золоте.
Вошла падчерица в дом, а вокруг нее сиянье разлилось. Мачеха еще пуще подлизывается, нахваливает, чуть не до небес превозносит. А свою девчонку срамит да бранит:
– Вот, гляди, недотепа! Кто по белу свету ходит, выгоду да пользу находит. А тебе бы только дома сидеть! Шла бы и ты из дому прочь, может от тебя тоже какой-никакой толк был бы!
– А что! – фыркнула дочка, – и пойду! Отчего не пойти, пускай только скажет куда.
Падчерица все ей объяснила. Собрала мачеха свою дочку. Да только совсем по-другому. Напекла в дорогу масляных лепешек, велела новое платье надеть. И далеко за ворота проводила. И мешочек сама донесла!
Гордо зашагала мачехина дочка в золотую службу. Идет-бредет, подходит к тому самому мостику. Ни ему здравствуй, ни прощай. Попросил мостик, чтоб на другую сторону перевернула, только огрызнулась:
– Вот еще! Стану я с тобой возиться!
Подходит к собачке. А та просит, чтоб она ее вычесала. Она, дескать, добром за добро отплатит. Но девчонка отвечает:
– Стану я со всякой дрянью мараться.
На грушу даже не взглянула. Бычка стороной обошла. Приходит к печке, а та вся пламенем объята. Просит-умоляет угасить в ней огонь, она, мол, добром отплатит. Но злая девушка притворилась, будто ничего не видит — не слышит.
Добралась она, наконец, к избушке в лесочке. Вошла. За столом Баба-Яга сидит.
– Здравствуй, хозяюшка! – поздоровалась девушка.
– Здравствуй и ты, девица! Ты откуда взялась такая? Куда путь держишь? – отвечает ей Баба-Яага.
– Пришла к вам на службу проситься. Может возьмете?
– Отчего не взять. Возьму. Будешь подметать одиннадцать моих комнат. Только знай, в двенадцатую нос не суй! Коли хоть одним глазком заглянешь, пеняй на себя!
– Ладно, хозяюшка. Все по-вашему сделаю.
И расположилась как дома.
Подметала, подметала она эти одиннадцать комнат. Надоело. Дождаться не может, когда Баба-Яга из дому уберется. Ушла наконец ведьма в город. Мачехина дочка шасть – в двенадцатую комнату! Увидала золото, забралась в кадушку и вся-то, с головы до ног, в золоте искупалась. И платье и волосы, хоть выжми. Выскочила из бочки и прочь помчалась.
Вернулась Баба-Яга, а по всем комнатам золото растаскано да разбрызгано.
– Ну, погоди ж ты, негодница! – кричит, – я тебя проучу!
Схватила железные гребешки, на ноги железные семимильные сапоги натянула.
Подбегает девчонка к печке. А та на нее как жаром полыхнет, половины золота как не бывало. Добегает до бычка, тот рогами дорогу загораживает. Тут ее Баба-Яга настигла и своими гребешками содрала с нее остатки золота! Девчонку бросила, давай золото собирать.
Девчонка к груше кинулась. Но груша рухнула на нее, ветками придавила, никак ей не выбраться. Догнала ее Баба-Яга и чуть не все платье с нее спустила. Тут собачка налетела, рвет на девчонке одежду, царапает до крови. Бежит мачехина дочка по мостику, ног под собой не чует, тут мостик повернулся и она в воду бухнулась.
Еле-еле выбралась мачехина дочка из воды. Вся изодранная, на обе ноги хромает. Домой потащилась.
Увидал ее петух, кричит:
– Кука-реку, прошла реку! Одёжка в клочки, на лице синяки, впереди – пусто и позади – не густо!
Мачехина дочка домой не идет. Мамаши боится. Доплелась до колодца, сидит, плачет:
– Ах, я бедная-несчастная! До чего дослужилась! Как теперь людям на глаза покажусь!
Услыхала мать. К колодцу бежит, плохого не ждет:
– Ах, дочка моя милая, наконец-то, ты вернулась! Чего же ты от меня хоронишься? Ну-ка, покажись, что выслужила!
Глядит, а та вся ободранная да исцарапанная.
– Ах, чтоб тебя приподняло да хлопнуло! Где это тебя, негодницу, носило?
Так и еще сильнее стала она бранить свою дочку. Из домов люди повыскакивали поглядеть, что происходит. С тех пор мачеха свою девчонку на дух не выносила. Знала, что ей, уродине несчастной, век теперь в девках сидеть.
А за нашей золотой девицей вскоре приехал богатый молодой господин. Посватался у отца и женился на ней. И стали они жить-поживать да добра наживать!
